Соня. Но, знаете, что меня радует? В эти три недели, пока он лежал в беспамятстве, с его лица сошла эта озабоченность и неприятное выражение упрямства, я вдруг снова увидела добрейшего, нескладного дядю Ваню, который мог ударить кулаком по столу со словами «Я знаю, что я прав!», будучи совершенно в этом не уверен.
Андрей. Вы жили вдвоем?
Соня. А больше у меня никого не осталось.
Андрей. Да, вы говорили.
Соня. Глядя, как из него уходит жизнь, я понимала, что вместе с ней уходит часть меня. Могу вслед за вами повторить: «Господь упокой его душу».
Андрей. Он протянул три недели?
Соня. Три недели и один день. Мы с Михаилом Львовичем дежурили возле него по ночам.
Андрей. А кто такой Михаил Львович?
Соня. Мой друг, семейный доктор, большой энтузиаст леса.
Андрей. Ах, этот.
Соня. Слуги ложились спать, в доме наступала тишина. Это были трудные бдения, но мы чувствовали себя избранными. Мы сидели молча по обе стороны постели, как одно целое, и хотя доктор бывал так пьян, что вскоре засыпал, я знаю, это были счастливейшие минуты моей жизни.
Андрей. Как, говорите, его звали?
Соня. Доктор Астров. Михаил Львович. Визионер, почти святой… хотя и не всегда трезвый. (Без перехода.) У вас есть деревья?
Андрей. Да, конечно.
Соня. И вы молчали! Вот кто должен дать мне совет.
Андрей. Если я могу чем-то быть вам полезен…
Соня. Сколько у вас гектаров леса?
Андрей. У нас сад и две березы.
Соня. Две березы? (Хохочет.) О господи.
Андрей. Смешно, я понимаю.
Соня. Две огромные березы!
Андрей. Землепользование — это не про нас.
Соня. Сад-то хоть большой?
Андрей. Одна десятая гектара. Мы никогда не трудились на земле. Отец был военный. Родился я в Москве. Мне было четыре года, когда его полк перевели в Таганрог. Там прошла вся моя жизнь.
Соня. Ваш отец…
Андрей. Генерал Прозоров. Исключительный был человек.
Соня. Вы проделали тыщу верст из-за итальянской оперы?
Андрей. А что делать скрипачу в Таганроге? Я немного учительствую, но грех не поиграть, если выпадает такая возможность.
Соня. Вот это я называю энтузиазм! Браво!
Андрей. Могу я вам принести свежего чаю?
Соня. Спасибо, не надо.
Андрей. Этот уже остыл.
Соня. Ничего.
Андрей. Я должен попросить у вас прощения за вчерашний вечер. Наговорил про своих детей, бог знает, какие глупости.
Соня. Ваш Бобик врач, а Софочка инженер. Вы ими гордитесь.
Андрей. Боюсь, что я немного приврал. Бобик, проучившись год, бросил свою медицину и подался в Москву, без профессии, без средств к существованию. Софи тоже не закончила курс. Одно время она работала в строительной организации, а сейчас живет, кажется, где-то в Казахстане.
Соня. Они вам пишут?
Андрей. Нет.
Соня. Что ж, у них своя жизнь.
Андрей. Вы так считаете? Наташа, моя покойница жена, их мать, любила повторять, что их испортили мои сестры, у которых не было собственных детей. Но я так не считаю. Она нарочно так говорила, потому что девочки с самого начала не приняли ее как свою. В их глазах ей не хватало… вкуса. Ее провинциальный напор вызывал у них… чувство неловкости. Может, супу?
Соня. Нет-нет.
Андрей. С хлебом?
Соня. Спасибо.
Андрей. Черненький…
Соня. …и свежий, я знаю. Спасибо, не надо.
Андрей (обращаясь к хлебу). Глубокоуважаемый черный хлеб! (Смеется.) Видите, у меня тоже голова немного… (Показывает жестом.)
Соня. Сколько у вас сестер?
Андрей. Осталось две. Бедная Маша умерла пятнадцать лет назад.
Соня. Сколько же ей было?
Андрей. Тридцать. Застрелилась из отцовского револьвера.
Соня. О господи.
Андрей. К тому времени она уже несколько лет не жила с нами. Как говорится, не сложилось.
Соня. Грустная история.
Андрей. Он был подполковник. Женатый. И Маша несвободна, замужем за местным учителем. Роман был бурным… и коротким. Подполковника перевели в Москву, и на этом все кончилось. Она ему писала, сначала каждый день, затем раз в неделю, но ответа так и не получила. Он просто исчез из ее жизни. И тут она стала от нас отдаляться. (Меняет тему.) А другие две сестры, они такие мужественные, такие умницы, вы себе представить не можете. Одно меня удивляет… что при таком уме они… (Прикусил язык.) Я слишком много болтаю.