хо без препятствий, и многие, услышав или прочитав это, называли единственной каждую, что им встречалась. Многие уже основательно обкатали эти понятия и сочетания слов, если бы мне сейчас все это виделось не образами, а словами, — наверняка звучало бы как в низкопробном романе. Слишком обкатанные слова перестают гладко катиться и буксируют, соскальзывая. Уже не осталось ни одной фразы, которую бы не износили до зеркальных шин. Взять любую фразу — хоть о самом начале неистасканных отношений: «Наша встреча не была случайной» — и у слушателя тут же начинаются позывы к рвоте от кружения на одном месте. Нужно или вложить в эту фразу опыт с недюжинным весом, или придать ей шероховатости неуклюжими выпячивания-ми слов, чтобы она могла двинуться дальше и зазвучала совсем по-другому: «Наша встреча не была случайной». Тогда и не имеющий никакого слуха услышит разницу. Труднее всего первым. Хотя первым приходится быть всегда, когда хочешь что-нибудь сделать. Сколько раз было, когда мне хотелось стать объектом какого-либо действия, а в результате становилась субъектом его, только бы действие само по себе состоялось. Началось с того, что мне захотелось встретить волшебницу. Настоящую. Просто встретить, ничего больше. Чуда, что она есть, было достаточно, чтобы она не совершала никакого чуда. Я выходила на улицу — потому что она могла постесняться прийти в чужую квартиру — это же не Бука какой-нибудь, запросто шныряющий повсюду и чувствующий себя хозяином, — и часами ждала ее на скамейке. Нужен был только какой-то знак, чтобы я ее опознала. Она была уже в курсе, что я ее безропотно жду, — я посылала ей сигналы о своей готовности к встрече и уверенности в ее существовании. И я уже знала, какой знак она мне подаст — проходя мимо, она посмотрит мне в глаза почти без улыбки, мимолетным взглядом и незаметно для всех положит мне в руки совсем крохотную куклу, чем меньше, тем лучше. Этого будет достаточно. Я не нуждаюсь ни в каких более неправдоподобных чудесах. Еще неизвестно, что с ними делать, а куклу можно носить в кармане, и никто ни о чем не догадается. Может, временами она будет оживать — когда я этого захочу. Я буду ее вытаскивать и разговаривать с ней, а потом при первой опасности я ее опять спрячу, и тогда она снова превратится в обычную куклу, чтобы не задохнуться в кармане. Если она все время будет живая, страшно даже представить, чем это может кончиться. Если ее обнаружат, такой поднимется скандал, и меня накажут так, как мне еще и не снилось. Долго прятать мне ее не удастся: во-первых, ее надо будет чем-то кормить, а если я ей устрою домик, мама его обнаружит при первой же уборке, постоянно таскать ее в кармане — тоже не выход: ее может укачать и она начнет плакать в самый неподходящий момент, и потом, куда я ее засуну, когда буду раздеваться для ванны? Так что лучше всего, если она будет оживать по моему желанию. А вдруг она обидится, когда я буду внезапно прекращать игру с ней? И что я тогда ей скажу: засни немедленно? Да нет же, это будет просто: как только я перестану думать о ней, она тут же заснет, а когда снова проснется, то ничего не будет помнить. Ей будет казаться, что мы с ней ничего не прекращали. Она ведь не будет знать, что со мной что-то происходило без ее ведома. Это все равно что включать и выключать телевизор. Она будет думать, что все время живет, потому что как можно помнить время, когда тебя выключили? Этого времени просто нет для тебя. А вдруг со мной тоже кто-то делает такое, а я не знаю? Да нет, ерунда. Кто бы мог это делать? Да хоть мама. А вдруг на самом деле она — маленькая девочка, играющая в меня, куклу? Когда я ей надоедаю, то выключаюсь и ничего не помню. А потом она снова играет со мной в дочки-матери. Что-то мне страшно. Когда они наконец придут с работы? А, но ведь я сейчас живу, хоть она и на работе? А может, она играет так, будто она пошла на работу, — я тоже могу сказать кукле: я пошла на работу, веди себя хорошо, и выйти на минуту из комнаты, а кукла будет думать, что я ушла на весь день, потому что я так сказала. Но раз она в меня играет, значит, она — ребенок, и у нее есть мама, которая на самом деле уходит на работу, и тогда она в меня играет. А может, девочка, которая играет, — это ее мама, а она кукла, которая, когда о ней забывают, засыпает и видит во сне, будто она сама играет с куклой. У меня кружится голова, и вообще все это не может быть правдой, и лучше выйти на улицу и там с кем-нибудь поиграть. Куклы ведь не могут выходить на улицу и там с кем-нибудь играть. Если только их хозяйка этого себе не представляет. Глупости. Живых кукол не бывает. Я сейчас могу оторвать голову любой кукле, и ты увидишь, что внутри у них пусто, они не живые. А если пойдет кровь? Ну вот, смотри! Убедилась? И вообще мне ее не жалко — она с такой глупой мордой. А по ночам она делается страшной. Надо ее закинуть сюда, чтобы больше не видеть. Я ее никогда не любила. Маленькие куклы лучше — если их не хочешь видеть, то легко можно спрятать, да и по ночам они не страшные. Да и что куклы? Я уже не маленькая. Вот встретить настоящую волшебницу — это да. А кукла мне нужна только как знак, что волшебница меня услышала. Знак, что она есть на самом деле. Нужно только ждать ее в уединенном месте, при посторонних она ко мне не подойдет. Вот то место, которое я в прошлый раз выбрала во дворе, вполне подходит. Все дети играют немного в стороне, а рядом уже тротуар, по которому проходят взрослые, но это еще и двор, на котором нужно сидеть ребенку. И еще на этот раз я постараюсь не отвлекаться ни на что, нужно достаточно упорно ждать, чтобы волшебница появилась. Просто так, к неждущим, или к не очень сильно ждущим она не подходит. Нужно показать, что ты все равно в нее не перестаешь верить, хоть она и не появилась в прошлые разы, ты не сомневаешься, что она есть, и продолжаешь ее ждать с такой силой, чтобы заслужить ее приход. Но нужно почувствовать, когда остановиться. Потому что когда чего-либо слишком сильно хочешь, это никогда не сбывается. Проверено сто раз. И потом, волшебники всегда должны приходить нежданно. Только на таких условиях они являются. Поэтому нужно суметь очень тонко сбалансировать между ожиданием — балансировать? — это не мое слово — упорным, которое предполагает длительное — почему не мое? — мое слово! — да, но не в этом возрасте, а из какого возраста я сейчас говорю? — подожди, дай додумать: — нужно уметь ждать настолько, чтобы не забывать довольно регулярно, не поддаваясь разочарованиям, приходить на одно и то же место. А на месте каждый раз суметь отвлечься, искренне перед самой собой начать думать о совершенно другом до такой степени, чтобы приход волшебницы застал тебя врасплох. Ждать, не ожидая. Собрать всю свою волю к желанию, не только опробованную, но и потенциальную, и даже предполагаемую, и совершенно об этом забыть. Это самое трудное, но, если научиться, уже и волшебница не нужна. Вот и договорилась, — но это сейчас ты так говоришь. Но ведь она так и не пришла, хотя я смогла этому ожиданию научиться! Ну что ж, я только сейчас это осознала. Потому что как только я это поняла, то напрочь об этом забыла. Зато я научилась добиваться желаемого. Навык, приобретенный при ожидании волшебницы, в первый раз дал осечку, но был безотказен во всех других случаях. Я знала, что им нельзя злоупотреблять, но время от времени надо было применять, не столько чтобы получить желаемое — когда знаешь, что можешь, не очень-то и хочется, — сколько чтобы не терять сноровку. Сейчас я понимаю, что весь смысл происходящего был в том, чтобы я научилась. Но тогда встреча волшебницы с маленькой девочкой была настолько проиграна в деталях, настолько приближена к реальности, что для воплощения не хватало уже только самого действия. Поэтому когда я достигла возраста, в котором ждать волшебницу уже неприлично, то есть когда я посмотрела на себя, ожидающую, со стороны, и поняла, что уже не вписываюсь в давно законченную картину, я не захотела выходить из игры. Потому что, кроме меня, картину никто не видел, я была необходима для ее осуществления. Прошло еще какое-то время, в течение которого я раздумывала, не пририсовать ли себя к уже готовой картине в качестве стороннего наблюдателя, пока вдруг случайно не обнаружила, что я по росту и по какому-то неуловимому очарованию вполне сливаюсь с образом волшебницы. Казалось бы, это наблюдение должно было бы окрылить меня и сподвигнуть к немедленному действию, но, вопреки ожиданию, оно меня несколько шокировало. Мне бы хотелось подтверждения существования волшебницы первоначально задуманным способом. Не то чтобы вынужденный вариант внушал сомнения в ее реальности; когда я увидела со стороны, то поняла, что не избежать этого. Приятней, когда тебе доказывают, чем когда ты сама. Или, уж по крайней мере, вначале увидеть, а потом — стать. Да и ответственность пугала. Почему именно я? Любой бы смог. Допустить это одним мешает страх, другим — недостаток воображения. Или лень. Но прежде чем решиться, хотелось бы найти других, готовых. Не для того, чтобы убедиться в их существовании — я не сомневалась, а чтобы не быть одной. И чтоб обеспечить себе замену в случае чего. Откуда-то я знала, что решившихся — единицы и нам надо друг друга подбодрять. Я еще много чего знала, для самой себя непонятно откуда. Меня это то тревожило, то радовало — когда как. Для спокойствия мне надо было разыскать сообщников, причас