орую ты заметила, — кирпичик. Если поленишься или забудешь, образуется провал. Ты не сможешь вернуться и потеряешь связь. И никто не сможет подсказать дорогу. Потому что сейчас остались только такие дороги. Про которые знаешь только ты сама. И прокладываешь тоже сама. И все делаешь сама. Чего не сделаешь — того нет. Но и тогда, там, тоже так было. Было и другое тоже — например, дорога до школы — другие ее прокладывали, не я, и все равно можно было ею пользоваться — здесь ничем чужим не попользуешься. Но там тоже было много вещей, которые сам должен сделать. Вот, допустим, хотя бы с этой волшебницей, которую я только что вспоминала… — вспомнила! — я думала о ней, а потом хотела за кого-то зацепиться, а потом пыталась войти вот в него, и, видимо, мне не удалось, я заблудилась в его лице, то есть на лице. Так что это был не другой мир, а наш, обычный, только рассматривала я его с необычных позиций. Нельзя сказать, что я никогда так близко не рассматривала чужое лицо, — очень даже нередко это происходило, но никогда я не забывала о своих собственных размерах, то есть, как только начинала забывать, тут же вспоминала, и поэтому невозможно было потеряться в лице другого… А и тогда можно было бы потеряться где угодно, выручало только воспоминание о своих габаритах, то есть их отношении к чему-то. Возможно, если тогда можно было внушать себе, что ты больше, чем лес, и поверить, то и ни в каком лесу не потерялся бы. Но тогда можно было завраться и забыть о всех реальных соотношениях, и не успеть сказать себе, что ты больше чего-то, и раствориться в этом, или что ты меньше чего-то, и не смочь войти туда. Но тогда почему мы называем их реальными соотношениями? То есть кто первый их так назвал, то есть так решил? Или так соизмерил? Адам, что ли? Заодно, называя животных, определил, что больше, что меньше, где право-лево, что можно-нельзя. Потому что навряд ли Бог. То есть Бог, конечно, первый решал, что можно и нельзя, но потом Адам и все остальные, не говоря о Еве, внесли свои истолкования, дополнения и даже изменения. Для справедливости надо отметить, что им для этого был оставлен простор, и если взглянуть, то — необъятный. Просто у Бога гораздо больше фантазии. И совсем нет страха. Наверное, если кто-нибудь из потомков Адама хоть немного позволит себе, пусть даже в незначительной степени, воспринять Его без подпорок, не боясь последствий, первое, что он поймет, — Тот не имел в виду понятие «нельзя» ни в каких случаях. Или если имел, то это совсем не в том смысле, который мы воспринимаем. И вообще как это люди различают слова? Они так похожи друг на друга. Я ведь тоже когда-то их различала. Теперь в это трудно поверить. А как же я сейчас думаю? Разве не словами? А разве я сейчас думаю? Конечно. Не только думаешь, но и вспоминаешь что-то. Вспоминать гораздо легче, чем думать. Когда думаешь, то нужно прокладывать дорогу, чтобы мысль стала твоей, иначе она пройдет сквозь тебя, а когда вспоминаешь, то просто возвращаешься по уже готовой дороге. Кирпичиками для мыслей служат слова, а для воспоминаний — действия. Или чувства. Хотя если не было действий, то почти нечего вспоминать. Чувства запоминаешь, если из-за них совершил какие-то действия или если их хотя бы называл сам себе. Но это там, в жизни. Теперь я вижу все и могу вертеть по-всякому и названное, и неназванное. Теперь-то понятно, что ничего и не нужно называть, чтобы это было, потому что даже наши чувства — вне нас. Название помогает их запомнить, но только в том мире, потому что в этом все вспоминаешь и без названий. Там названия иногда мешают, потому что если начинаешь вдруг испытывать то, чего раньше не испытывал сам и твое ближайшее окружение, и не читал об этом, то можешь и неправильно назвать, например, ненависть — любовью или радость — горем. Тогда все уже зависит от того, кто сильнее: ты или это чувство. Если чувство, рано или поздно поймешь, что заблуждался в определении, если ты, то чувство не изменится, а просто отойдет, чтобы уступить место другому, вызванному твоими представлениями. Короче говоря, если ты хочешь испытывать к кому-то не любовь, а наоборот, то ты своего добьешься, единственное, что ты не в силах будешь изменить, — тот факт, что вначале была любовь, если она действительно была. Ты можешь это только искренне отрицать, даже перед самим собой, но потом, когда-нибудь, как я, например, сейчас, ты вдруг увидишь, как на картине, просто, как все было. Это будет возможно, когда исчезнут все чувства, которые ты раньше испытывал, — они тоже, оказывается, ревнивы и заслоняют друг друга. Если их все не прогнать, если оставить хоть одно, все остальные будут стремиться на его место, вытесняя и дерясь, как самцы за право участия в брачном танце. Потому что хоть они живут вне нас, а не внутри, а может, и поэтому, они питаются нами, а не мы ими, как мы думаем. Мы для них, как аккумуляторы. И чем грубее чувства, тем яростнее они ведут борьбу и чаще побеждают. Недаром многие говорят — я опустошен своими чувствами. Да, а чем тоньше чувства, тем больше сил они нам придают. Но они совсем не борются за нас. Тут же освобождают поле без боя под малейшим натиском агрессивных соперников. Наоборот, это мы должны бороться за них. Вот они нас как раз и питают. Странно, может, чувства — это тоже вполне сознательные существа? Надо бы потом присмотреться повнимательнее, сейчас я все вижу другими глазами. Какими другими? Или чьими? Точно не их. Моими другими. И в общем, я теперь понимаю — хорошо, что волшебница тогда так и не показалась. Это был ее лучший подарок мне. Она знала, что делает. Мне пришлось взять все на себя. Я тогда подумала, что уже достаточное время предоставляла шанс кому-то узнать, что он — волшебник, но никто этим не воспользовался. Нужно сделать что-то необычное, чтобы понять, что ты — необычный человек. Сколько волшебников умирало, так и не узнав, кто они на самом деле, потому что даже не пробовали проявить себя. Теперь оставалось найти девочку. Потому что далеко не все девочки верят в волшебников, как это принято думать, и еще меньше в них не верят… У меня этих крохотных кукол уже набралось несколько штук, тем более что я выпрашивала их у каждого, интересующегося, что мне подарить. И тут я почему-то впервые задумалась — откуда берутся волшебники? Естественно, рождаются, как и все. Может, те люди, которые мне подарили этих кукол, и были волшебниками, а я их проморгала? Нет, конечно, волшебники — это те, которые дарят кукол, когда их вслух об этом не просят, и притом совсем незнакомым девочкам.