Да, теперь я всех узнаю — они все сидели в автобусе, а теперь вышли. А красная куртка была передо мной, я все время думала, что нельзя упускать ее из виду, поэтому и не пропустила момента, когда они все вышли из автобуса. Да, точно, я все время о чем-то думала, но в то же время непрестанно повторяла себе, что сейчас эта красная куртка, то есть даже не она сама, а цвет, который выделялся среди остальных, должен приковать к себе мое внимание, что его нельзя упускать из виду. Да, теперь я все могу различать, а то все виделось какими-то непонятными пятнами — это они все вышли, из машин тоже, и остановились у подъезда. Двор я тоже помню. Значит, они все же решили собраться в родительском доме? Я почему-то думала, что у меня соберутся. Неужели я больше никогда не увижу свою квартиру? Собрались во дворе и стоят. Почему-то не поднимаются, будто чего-то ждут. Причем от меня. И этот вязкий темный сгусток над ними и подо мной. Подо мной? — значит, я могу находиться в каком-то определенном месте? Сейчас — да. Я могу где-то конкретно находиться, потому что есть этот сгусток, он все и определяет. И еще они все так ощущают, что он есть, и я нахожусь сверху, и немножко еще и поэтому он есть и я здесь нахожусь, хотя, если бы они не думали, он бы все равно немножко был и я бы тут находилась. У меня такое чувство, что я должна с ним что-то сделать. Может, мне удастся его сдвинуть? Он нам как-то мешает. Мы как будто к нему приклеены с разных сторон. Надо попробовать передвинуться, хотя сомневаюсь, что мне удастся переместить эту огромную массу. О, оттянулось! Оказывается, не так-то трудно было это сделать. Надо же, как только я увела его немного в сторону, оно распалось, рассыпалось, прямо как будто на твердые части. И кажется, пропало. Никаких следов не осталось, я не успела заметить, куда оно делось. Не могло же раствориться в воздухе. И их как расколдовали, сразу все задвигались, заговорили. А то стояли подавленные. Но над ними опять что-то начинает накапливаться — вроде это темное выходит из них самих под нажимом. А что на них нажимает? Я, что ли? Да нет, это самое темное и нажимает. Странно получается. Оно выходит под давлением, но давит оно же. То есть сначала происходит выдавливание, а потом появляется то, что ему способствовало. Трудно разобраться. Раньше я такие вещи не видела, потому что не допускала, что они возможны. А сейчас я в состоянии все допустить — раз я допустила собственную смерть, то что же еще может быть невозможного. Я, кажется, освобождаюсь от всех предрассудков. Масса на этот раз получается не такая густая и мутная, как прежде. Ну что ж, я и эту сниму. Только и успевай разгребать. Ну ладно, они поработали на меня, теперь, видимо, моя очередь. Ну вот, еще раз. Но их все равно теперь намного лучше видно. Я могу их видеть всякими разными способами — так, как раньше всегда видела, и еще другим. И еще другим. Да им нет конца, этим способам, стоит надоесть одному, тут же появляются несколько других на выбор. Какие странные переплетения они составляют и друг с другом, и с разными другими людьми, которых сейчас здесь нет. То есть физически нет, но для почти каждого из присутствующих есть хотя бы один человек, которого здесь нет, но который для него реальнее и ощутимее, чем все находящиеся вместе взятые. Можно рассматривать не только очертания человеческих отношений, но и всякие соединения мыслей, чувств, идей, какие-то бесконечные хитросплетения, совершенно организованные, упорядоченные в орнаменты, стройно выложенные под диктовку совершенно четкого закона. Невидимые шелкопряды непрестанно выделяют тонкие разноцветные нити идей, составляющих все мыслимые понятия, которые доступны людям и еще столько же пока недоступных, и эти нити, хаотически переплетаясь за время своего долгого пути, достигают людей, которые, строя отношения между собой или лепя картину мира, вытягивают эти нити, развязывая запутанные узелки, чтобы освободить полюбившуюся, и перекидывают их между собой, называя это любовью, ревностью, завистью, добротой, дружбой, ненавистью, заботой, и не замечают, что выполняют роль деталей ткацкого станка и ткут узоры, хотя и с определенной долей импровизации, но по уже в общих чертах существующему рисунку. И каждый человек непрестанно участвует в этой работе, даже если в мире людей кажется, что он совершенно ничем не занят, нет таких людей, которые бы не думали и не чувствовали, а это и есть те действия, которые приводят в действие механизм станка.