Мне совершенно очевидно изменил муж. Вряд ли он вступил с бедолагой в коитус, хотя по случаю могут все, но у них завязалась переписка. Словами! Чем сильнее ударить меня как словами, и я случайно увидела милые клички: Львинка и Верблюдик. Она ему назначила имя, он ей. Близость и, говорит, деловая дружба. Львинка у Верблюдика брала интервью пять часов. Разведенка хочет моего мужа. Ей нужна отприродная брошка, изрыгающая древние звуки пустыни, — на дизайнерское платьишко. Может, она уже вдовенка? В интернете постит голые ноги свои.
Вчера мыла посуду — я только руками — слушала публичные лекции модной мозговой профессуры. Они понемногу сбивают спесь с самообожествившегося человека. Но процент маловат, и как ни рвись на части принципы слушателя, он найдет к чему подключить искрящийся конец перерезанного шнура собственной мысли. У меня уже получается: растягиваю цепочку ядов и жду, как они будут рваться. Мысль об измене мужа со Львинкой сделала мозг больным, причем больным на все три части, коими я думаю в обычной обстановке. Трындит лектор: вроде мозг есть, и он главнее, чем футляр: тело с головой. Мозг шагает по планете. При мозге есть передвижка — тело. Что такое личность и возможна ли у нее драма? Нет, кричит лектор. Личности нет, хотя права у нее имеются широкие, за них даже борются. Новая тайна века. Ошметки образа личности выглядят неловко, сами сползаются к незримому центру, будто зашитый на коленке чулок. И это поздно и нелепо тоже. В мемуарах Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» — ужасны, печальны горячие споры в умных и богемных средах о положении в стране, в мире, в искусстве. Через полчаса начнется Первая мировая, а в кафешках ссорятся, будто у нашего века стянули, теми же аргументами. Ну слово в слово. Я сравнила 1914 и 2014 и содрогнулась, как в водевиле. То есть не следует говорить мой мозг, следует понимать, что у определенного мозга есть то, что я привыкла называть собой. Следовательно, у нас с моим мозгом симбиоз, договорная игра, и какой страстью ни упейся то, что можно считать мной, достаточно прекратиться мозгу? Скучно с этими учеными. Души у них нет, одна психика. Значит, не муж изменил мне, а личность, которой нет и которая сидит в теле, которое футляр, и все это временно. Я мозг, я мозг, даже не я, только мозг, причем он тоже откуда-то, куда никто не заглядывал.
Свобода — это главное. Люблю женщин, дающих мне чувство свободы, что б это ни было. Как философ я понимаю: апологеты личной свободы не могут выйти за границы своей мечты, посему сжались в исключительно тесный коллектив и страшно хулят участников противомыслящего коллектива. Они считают: путь свободы начинается с отказа от личного выбора. Круг забавно замкнулся. Какого ж высокого мнения был я о своем уме, о скорости интеллектуального проскока, о памяти. Был, был, книги писал. Много. Не полагаясь на людей, не боготворя личные слова, не веря в дружбы, любови, даже ненависти: специалист по целевым аудиториям понимает наконец, что в пяти своих учебниках написал матрешку, преподавал матрешку, детям на журфаке внушал, как разными клеммами подключен их будущий читатель к самым разным слоям атмосферы, осталось только выбрать, за какой гвоздь именно сейчас зацепить его коммуникативный фонд, потом выдрать клок фоновой мешковины и пересчитать выпадающие костяшки, а потом лишь перекатывать их красивенько, не выходя из трубочки выбранного калейдоскопа. Одна аудитория — одна трубочка и комплект стекляшек и костяшек, и они весело и убедительно перекладываются внутри одной системы ценностей: в субкультуре. Здесь не будем отвлекаться на все сотни определений культуры. Сегодня мне нравится лотмановская: форма общения между людьми. Сухими словами я крою себя, не в силах вырваться из языка, из слов, из-под пристального взгляда. Хайдеггер всем им внушил, что только личность дает смысл этому миру. Боже, боже, боже мой. Это была красивая нэправта, Мартин.