Тут мой любимый обозвал меня училкой и стал писать ласковые письма чужой бабе.
Все женщины нашей семьи погибли от измены мужей. Не могли вынести. Кто-то умер, кто-то навсегда покончил с попытками, но никто не вывернулся из-под летящего в голову лирического кирпича. Помните, в начале девяностых, когда свободу слова объявили, а пользоваться никто еще не умел, поползли рептилии — глянцевые мыслеформы: мужчине можно, мужчина склонен к полигамии, а настоящая женщина всегда готова к сексу, 24\7. Мы знаем: когда на дворе большая революция, всегда снимают трусы. Даже если землю сулят крестьянам, а фабрики рабочим. Басня о земной справедливости стремительно запускает блуд как вселенское домино. Изучив вопрос, я больше не верю, даже когда на дворе вроде тихо: приглядываюсь к моде, подписалась на трендбуки. Так-то да: глянь за витринные стекла столицы — поймешь: в мире много мыла. Но у меня дар, страшно неудобный: вижу все тела человека. Ту часть существа, где нет выбора и не может быть ничего лишнего. Смотришь порой, как тело — видимое, обуваемое, одеваемое — одно захватило власть и пишет заметки в желтую газетку. Другие тела — невидимые, цветные, шелковые, небесные — худеют, усыхают, отваливаются, а ведь там иерархия. О, не судите меня; конечно: астральная брезгливость недемократична. Разумеется. Но прикосновение идет по всем телам человека, и я не советую мужьям ласкать другую даже взором, ибо, как записал заключенный Айхенвальд: «Все ощущение другого тела / к моим ладоням будет прилипать, / И смыть его ничто потом не сможет…» Дело в космосе; на тридцать втором витке нет выбора. Взором ласкать — это мозгом, а глаза часть мозга. Взор потому прелюбодей, что прямо в мясо. Следующий тур тридцать третий, как богатырь, и дядька-их-морской не простит. Он, собственно, рукавиц и не снимет: отправит к началу, на переплавку. Понимаете, почему балерина крутит тридцать два фуэте? Pierina Legnani накрутила тридцать два в счет дополнительных тактов музыки. Петипа с Ивановым нашли для итальянки подходящую в «Лебедином озере», поймали золотую рыбку, теперь все считают до тридцати двух, и только Кшесинская догадалась, как выполнить брильянтовые туры, не упав с
мармеладных носочков: смотреть в точку. Как медитация. Кшесинскую не понимают, думают — колдунья. Милейшие барышни императорского балета прелестно входили в образ, но при попытках фуэте на ногах не держались. Как это было мило: мармеладные носочки. Жадный до слова балетный критик выдумал — и пошло-поехало. Теперь их нет, носочков мармеладных. Замыли кровью двух мировых зефирную женственность начальных лет века, нет округлых плеч и кроткой порнографии нежных шеек, буколек на папильотках, и начала века, и всего века нет. И тонкой ножкой — кошку. Понимаю: на каждый роток не накинешь и не наздравствуешься, и не могу я приклеить сноски ко всем словам, так что поверьте просто. Все продумано; возвращаясь к Ионе, напомню, что у раки святого я расслышала уважай мужа — и окаменела. И по сей час не в себе. На Руси святые не шутят и Канта не читают. Хотел ли св. Иона подорвать мою веру? И так далее. Хороши крупные мысли. Собираю. Коробка с мыслями у меня на полке, а рядом коричневый томище, на обложке золотом выдавлено: «Собрание мыслей Достоевского». Я не шучу. Пробейте в Сети. Мысли были чрезвычайно важны в советское время, ну как без мыслей понять усиление классовой борьбы по мере продвижения к коммунизму. Великих всегда не понимают. Как можно было так исказить Декарта, чтобы спустя два века в начальной школе кричать на ребенка — подумай свой башкой! А существовать в рынке можно и без мыслей, медитативно. Впрочем, сейчас в моде осознанность. Многие уже купили, надели, носят — все осознали. Скоро все кончится. Рынок переменится. ИИ выходит на авансцену. (Я буду предупреждать в каждой главе. Без всякой надежды на понимание. Простите заранее, но в умненьких пластиковых глазах ИИ мы все идиоты.) Деньги уже скомпрометированы. Все будут торговать чувствами. Попробуйте. Измены мужей во времена былых экономических формаций покажутся вам подарком, а затонувшая советская атлантида покажется той-самой-атлантидой. В середине XXI века будет востребованная профессия коуч по вопросам этики для искусственного интеллекта. Самая подрасстрельная профессия. Пора делать этическую школу для ИИ, а меня директором. Возможно, понадобятся дверные замки новой конструкции. Эх, все забывается, а у меня дар: чудовищная память. В 1993 году в ящик бросили рекламу. Простодушную, как фраза я просто выполнял приказ. Самая характерная реклама века: крепкие двери, которые выдерживают полуторачасовой огонь из автоматического оружия. Разглядывая листочек с призывом обрести дверь, я стремительно входила в прилипчивый транс — историческое чувство. Оно не отпускает никогда: нашло так нашло. Женщина, сохраняющая некий очаг, и мужчина-воин — оттуда же: историческое чувство, доведенное до уровня диверсии. Ведь у них нет ничего общего! Мужчина должен бросить семя где угодно, а то убьют. Мне говорили многие мужчины, что воин всегда в поле, с войны никто не возвращается, вот все и не вернулись: ведь удобно думать своей башкой мне можно. А то семя застоится. Пытаюсь написать этическую программу для ИИ, который будет вынужден решить вековой спор: можно ли совокупляться с чужой женой по случаю. Тут, как пишут плохие сценаристы, затемнение.