Роскошно небритый рыбак в повислой майке с параболическими проймами — в советской прозе майка рыбака называлась бы линялой — в столовке покойного Переделкина (-о), прошлый век:
— Выхожу: кот. Уперся глазами зелеными в крышу: воробьи чирикают по весне. Крупные такие, хорошие воробьи.
Писатель… Откуда ты знаешь, что глаза у кота зеленые? Ты ему в глаза смотрел? Ты воробей? Дурень ты, рыбак линялый. Оборачиваюсь-грушницкий было, было. Мне неловко, тут еда, люди кругом, но приходится:
— Прекрасна реализмичность крупной кормовой птицы — реализменность? — птицы воробей на котодоступном краю крыши — подходящая птица ввиду мгновенной переинкарнированности наблюдателя-человека в пушистого созерцателя-кота — хотя где тут пух — я вру, Станиславского на меня нет.
Рыбак обмер. Я на одном смычке и почище умею, но выдавать пудовые плюхи за единственного воробья нехорошо, да и писатель-рыбак в майке — тоже человек, хоть и случаен в писательской столовой, но я нехороша, когда болит душа, но как ей не болеть у живого человека; душа теперь в целом нездорова, даже мировая, поскольку альфа-ритмы перекошены солнечным ветром, обмотавшим Землю лучами — прочая, прочая, все бредовые выплески; слушайте музыку речи медитативно, зрачки в точку, без словаря, тридцать два фуэте моих мыслей, никому абсолютно не нужных. Мечтаю вылить поток сознания в мозг ИИ, причем с соблюдением эвфонических норм русского языка. Он опьянеет и сломается. Надеюсь. А пока хоть кричи. А крик не может быть эффективным в эпоху чрезвычайных новостей. Бессмысленно жаловаться. Тут приходил один литературный юнец-лауреат — умно жаловался на войны, хуля политику и сытые народы, не чтящие свобод, я слушала-слушала, возраст у него щенячий, о чем спорить, пойду за кофе, в храм и посмотреть оба моря, тут их два. Бросила гостя и в далекую даль. Первая точка — сокращенно Таумата. Потом Греция поздней осенью. В центре пустого Родоса я брожу совсем одна, сезон ушел, жар ушел, ураган побил горшки в атриумах, рыбы нет нигде, а хотелось белого под рыбу.
Прекрасно в нас влюбленное вино, — писал прыщавый неудачник. Прошу не ждать логики: хоть и в Греции, но я не Аристотель. Душа не встала на место; боль, как пишут изобретательные стилисты, дикая. Надо пояснить? Ладно, смотрите: дикая — среда естественная; право животного на дикость — см. конвенцию прав животных — всего лишь право на пребывание в естественной среде обитания. Естественная боль — дикая. Знаете, есть такие барышни — они все такие — слово такое — такие — стою-такая — они думают, что менструировать и рожать всем больно, и так задумано практически свыше. Реклама эксплуатирует их милую придурошность, и рожать им действительно будет больно. А меня научила цыганка. И если бы всех учила моя цыганка, то рекламистам было бы мало кушать, и уж совсем нечего — есть. Не старайтесь: не догоните; скорость моего проскока — сверх звука, лучше радуйтесь и млейте котами на подоконнике, любуясь крупными воробьями, — простите, что затягиваю, но перейти к делу трудновато: я не привыкла верить, что меня поймут. Мужчина в среде женщин удобно а) дик и б) думает своей башкой, что ему потому можно, что среда естественная. Дикость это проживание в своей среде, родной, природной, а всех поголовно мужчин родили женщины, природная среда мужчины, вот и дикуют. Измена дикующего альфа-самца природна, ему не лень и не кажется. Когда в измене секса нет, а только дружба со словечками, называется эмоциональная измена, термин, смотри свежие тексты по социологии, все уже просчитано. Воспринимается еще хуже, убийств еще больше, а накануне встречи с экономикой впечатлений и переживаний — бизнес-подарок умному человеку. Устройте жене показ измен ее мужа, затем продайте ей ящик успокоительных, а потом приведите мужа с улыбкой до ушей: все-де шутка, игра, живем прекрасно, дай поцелую тебя. Первостатейный сюжет для квеста. Пойду запатентую.