5
Каролина застыла. Иван не заметил. Девочка в брекетах фыркнула.
— После тридцати семи, — завершая лекцию, призналась я, — засвербило поговорить о третьей норме, об уборке. Впрочем, во всех трех нормах локус контроля не разбери поймешь где. Что такое за собой? А если это Венера, выкопанная в огороде Милоса? Или Мадонна Сикстинская? Книга стишков? Где терминал между не убирать и убирать? Я убрала мусор гнева за собой, цинковый стол и цензурные бритвы — за нею. Мой бедный цензор, обретающий бессмертие прямо сейчас. Мой первый цензор, туча, проект грозового удара. Хвост черного пара волочится по моей земле, питая мою ненависть. Ave, цензор!
Романс о наказуре35
— Скабичевский, — пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней.
Все понятно. Нет? — ЕЧ
Для нужд любви к свободе слова — о Скабичевском в Грибоедове у Булгакова. (Данной фразой как вступительной выводим из себя массового читателя, коему три фамилии подряд невподъем, и таким нецензурным способом сужаем целевую аудиторию данного опуса до ста человек максимум. Затем ускоряем спуск по тексту исключительно стилем, и к последнему абзацу без всякой цензуры у длинного густого текста останется десять читателей, да и те из болезненного любопытства.)
Вельми начитанные люди уверены — я спрашивала — что Булгаков тут настилизовал и скабичевского нашутил для звонкости. А до шуток ли было бы вам, дражайшие, в час написания вашего последнего романа?
Булгаков читал много книжек и фамилии знал. (Сию минуту воспоследует первая моя инвектива в адрес коллег. В наши дни — смотрите, стоило начать о цензуре — посыпались штампы, так и до верного сына трудового народа можно докатиться, — у всех наших писателей судьба трудная: некогда буквально животворящая, вдохновляющая, цепкая советская цензура в современной безыдейной России запрещена Основным законом. Распавшиеся империи трансцендентально чуют былые границы; так и писатель, особенно ВПЗР, помнит роль и место, обозначенные на Первом Съезде Союза писателей СССР в 1934 году. Выражение Сталина о писателях как инженерах человеческих душ, практически причислившее всех членов союза к лику святых, по сей день вызывает тянущие фантомные боли даже у тех, кто не читал стенограммы исторического события. Я читала. И память о нимбе, судя по всему, невыносима: несчастные согласны печататься даже за свой счет, находя в ущербе своем определенную приятность, а в горестной позе мыслителя неизбежность, ибо в отсутствие цензуры писатели брошены, а государево око скошено в сторону более опасных бизнесов.) Сам Булгаков соглашался на две цензурные инстанции. Обе пишутся с заглавной. Но не Главлит. Угадайте, дети. (Здесь еще одно резкое сужение аудитории, поскольку половина догадалась, а вторая не догадается никогда, и ей неприятно.)
«Очерки по истории русской цензуры» (СПб., 1892) Александра Михайловича NB! Скабичевского начинаются критикой русского общества как такового. Общество русское, по мнению Скабичевского, неправильно относилось и к печати, и к цензуре: не как на Западе, то есть живо, — а как-то вяло. (Иногда кажется, что в нашей литературе позапрошлого века были одни мудрецы, но ни одного географа, кроме Кропоткина. Станция метро. Анархизм. Тоже нет? Господи, да она просто очень большая и граничит с космосом. Опять нет?)
Цитата: «Исторія печатнаго станка въ Россіи, съ самымъ первыхъ годовъ появленія его, представляетъ собою картину, ни въ малѣйшей степени не похожую на исторію западнаго станка». Скабичевский умный и врет искренне, напропалую, от чего его дорожка ковровая, краснея, сама ложится на белые мраморы хроноса и ведет в бессмертный писательский ресторан. (Книга Скабичевского малодоступна, но у меня есть, обращайтесь.)
Во всем у Булгакова в Грибоедове неслучаен Скабичевский, особливо в противопоставлении России (плохая) Западу (хороший). Но я и Скабичевского как такового понимаю: писать о нашей цензуре ввиду ее истории, действительно отличной от иноземной, практически невозможно, ибо книгопечатание у нас началось при и под патронажем человека, коего к моменту творческого расцвета Скабичевского уже обработал историк Карамзин до неузнаваемости, до переделки царской титулатуры с Первого на Четвертого да еще с переносом клички «Грозный» с деда на внука. (Вообще-то царь Иван Васильевич сам ходил в типографию и подбадривал первопечатника Ивана Федорова. Жуть какая, да?)
35
Эссе опубликовано в январе 2021 года в канадском литературном журнале «Новый Свет» (номер посвящен цензуре).