Ничего нового в сравнении с творчеством Инститориса и Шпренгера ни одна цензура, ни одна партийная программа, содержащая идеологию, не внесла и уже никогда не внесет. Смрад, поплывший из XV века по-над европейскими полями, держался полной и четкой обоснованностью действий инквизиции — веками. Кстати, ничего не изменилось, и смрад плывет, как по Феллини, E la nave va. Как вы помните, тонут оба корабля.
Любая идеология, оперяясь, в тот же миг приобретает неуловимое сходство с текстом «Молота ведьм». Я в интересные времена работала парламентским корреспондентом газеты и коллекционировала документы многочисленных движений, рождавшихся на рубеже 80-х и 90-х пачками ежедневно. Это, дорогие товарищи, неукротимый жанр: любая партийная программа обязана быть узкой и неуловимо примитивной, поскольку иначе она косвенно признает право оппонентов на существование — и сжечь их, признанных, на площади не комильфо. А что делать, если не на площади? Переходить к террору? Тьфу. История показала, что это хлопотно, требует большой медии, а главное — возможны всякие слезинки Достоевского, философия, мнения, то бишь ересь (αἵρεσις), а ересь мешает идти вперед. Ведь вы хотите вперед и чтобы прогресс, как завещал автор прогресса великий Бэкон? Вам нужны новинки? Вы ведь этого достойны?
Казалось, уже никакая цензура на нашей планете никогда не сможет переплюнуть достижения авторов пособия «Молот ведьм», сочиненного как естественная реакция на тираж и станок. (Я знаю, что есть иные мнения. Не надо. Я в курсе.) Сталин, свободно читавший Платона в оригинале, все остальное читал тоже. Не закрывайте глаза на истину: сбор и обработку информации провел он безупречно. (Здесь включается этически подогретая самоцензура: многие вполне интеллигентные люди не готовы признать, что Сталин был и полиглот, и книжки читал, и свои писал сам, без копирайтеров. Для признания данных фактов нужно растянуть рамки пошире, а это ни в какие ворота, и уж лучше давай цензуру. Но настоящую. По-нашему, по-интеллигентному.)
Отсутствие официальной цензуры всегда компенсируется услужливой самоцензурой. И если предварительную цензуру как учреждение (здание с адресом; в нем работают цензоры с красным карандашом) можно пощупать, объяснить и запретить, то самоцензура вроде вируса: не видно. И трудно предсказать, в какой форме и что именно вылезет из человека, решившего побыть или Папой Сикстом VI, или Крамером-Инститорисом, или самим Тютчевым: больно душе в тисках, товарищи, но думать и писать надо как положено.
Есть наука кратология. Честное слово, есть. Словарь «Кратология» весит килограмма два. У кратофилии (мой неологизм; у меня есть о ней роман; три издания, АСТ) есть своя физиология. Тот, кто жесток и властен, оргазмирует. Мильтон с его требованием свободы слова, конечно, не все сам придумал, история свободы длинная-длинная, но любой цензор, как бы его ни звали и чем бы он ни руководился, обязательно словит свой оргазм — и уже не откажется. Не сможет. Кайф. Гормональное буйство. «Всякая власть развращает; абсолютная власть развращает абсолютно», написал в 1887 году лорд Актон. (Только завистливый люмпен читает это фразу лорда-историка и политического мыслителя так, будто деньги там лопатой и веселые девочки в бассейне с шампанским. Нет.)
Ныне все по-прежнему, как в интереснейшем XV веке, разве что у нас электричество, а у них еще не было. (Переходим к финалу, а то я случайно напишу еще один роман или прямо диссертацию, а читателю страдай тут: я же наступлю на все интеллектуальные мозоли, у меня к ним бережности нет.) Одним словом, когда про цензуру, это про власть. Когда про власть, это про секс (Генри Киссинджер). Когда про секс, это про свободу. Когда про свободу, это философия и толкование, холивар и война как таковая.