В те же дни: вкрадчивым, музыкальным, гладким голосом Аля, моя средняя тетка, внезапно — мне: «Не изменяй!..» Пауза и — зырк на меня с театральной хитрецой. Что сейчас будет? (Мне уйти? Остаться? Мне десять лет, моей тетке тридцать два.) В то время женщины за тридцать, особенно Аля, казались мне взрослыми. Аля подначивала всех и всегда. Она была злоязыка. В тот год, когда Аля выучила подлый стишок популярного Василия Федорова, мне и без поэзии хватало: безнадежно болеет мать, меня опекают тетки-разведенки, достали ехидными шутками, довели меня до эпилепсии. Что еще я натворила? Аля, выдержав паузу:
— Не изменяй! — \ Ты говоришь, любя. \ — О, не волнуйся. \ Я не изменяю. \ Но, дорогая… \ Как же я узнаю, \ Что в мире нет \ Прекраснее тебя?
А, вот оно что. Оказывается, сегодня не про меня. К счастью, перерыв. Сегодня про других, а в поэзии можно найти лукавый вариант оправдания: мужик пошел налево — что случилось? — в разведку. Хочу все знать. Телепрограмма для пытливых умов. Ах, как светло придумано странное стихотворение Василия Федорова — этический миксер: лишь восемь строк, а взбил густую пену, смешав кровь и слезы, сперму, юмор и безысходность с омерзительным солдафонским комплиментом. Дурачком прикидывается, подумала я, впервые услышав от Али знаменитый стишок. Аля декламировала его с затаенной гордостью, словно вызнала тайну: вот почему эти козлы гадят в душу — проверяют, я ль на свете всех милее или соседка.
Проблема морального двоеверия, как я сейчас думаю, обострилась еще в оттепель. Она сунула увлажнившуюся лапку в отношения между полами, женщины не успели эмансипироваться, а психологов с базарно-рыночным тезисом никто никому ничего не должен еще не запустили в огород. Девочек, родившихся перед войной, воспитывали в духе учись усердно, а как надо относиться к мальчикам, хорошо показано в фильме «Доживем до понедельника». Сочинение о счастье, помните? Девочек, выходивших замуж в конце 50-х — начале 60-х годов, ждали колоссальные неожиданности: во-первых, у мужчины круглосуточно есть penis, а во-вторых, по ту сторону пениса находится человек. Ничего подобного девочки о мальчиках и не думали. Они думали, что любовь — тут все буквы прописные, алые, — сама все управит. (Та же модификация идиотизма, что у младореформаторов в начале девяностых: типа рынок сам все управит.) Девочки в кровь разбивались о мужей, в которых что-то проснулось, а что!..
У моего отца были параллельные женщины. Я их видела своими глазами. Простить его моя мать не могла и не успела, заболела, умерла, и магистральную задачу не простить его и казнить взяли на себя ее сестры, то есть две мои тетки, Аля и Зоя, а трибуной и зрительным залом их тирад и вердиктов была выбрана я, черниковское отродье, как изящно выражалась Аля. В ходе казни тема любовной измены как смертельной формы предательства повисла, как наследство, надо мной, потому что тетки единогласно постановили: гибель моей матери на совести моего отца, и если я люблю отца, то я предатель. Они так решили. Все. Стоило мне молвить доброе слово об отце, на меня набрасывались с обвинениями в предательстве. А стоило пойти к нему в гости — отрезали от общения совсем. Шаг влево-вправо — любой — был моей изменой памяти матери. Слова измена и предательство были самыми частотными в оценке моего детского поведения. При этом, оказывается, мой прокурор Аля любила сомнительные стихи Федорова, а в коридоре лезла целовать в губы моего отца, когда он приходил ко мне. Я это тоже видела. Того самого моего отца, которого нельзя любить мне. По итогам чудовищной путаницы с теткой, губами, стихами, изменами — Василий Федоров застрял у меня в голове как изворотливый рыбак с лирическим гарпуном в левой и Государственной премией СССР в правой. Рыбак-перфекционист, он на хлопотной командировке, по которой регулярно, в рифму и с прищуром отписывается перед нравоохранительной аудиторией: да, ребята, ну снял штаны, хотел разобраться в красоте, провел сравнительный анализ — но надел же. Кстати, на госпремию 1979 он умудрился обидеться: не та формулировка. Ждал, что напишут за вклад, а ему написали за стихи последних лет. Вот бедолага!
…Да ты вообще скажи спасибо. Вклад? Вокруг тебя, лауреат, живые люди — женщины! а ты прилюдно трясешь поэтическими яйцами. С хитрецой и ложно-народной умудренностью. Стишком «Не изменяй!..» Аля вызвала во мне твердое детское желание увидеть, как Василий Федоров уйдет в мир иной и сколько вдов и муз у гроба встанет, и что скажут на панихиде. Стишок «Не изменяй!..» учил меня ненавидеть стихи вообще, которые по словам Федорова, «один из способов передачи духовной энергии от одного человека к другому». Ага.