— С мельницы? Они уже там?
— А ты думала — наши?.. Идиоты… Аппарат взяли, а провод оставили в целости. Ну, понятное дело, телефон волостной, общество не должно нести убыток. Хорошо, что и эти не умнее их, — воображают, что имеют дело с детьми. Иначе бы и впрямь взяли нас, как зайцев из силка. Ты готова? Тогда пойдем.
Он помедлил с минуту, задумчиво глядя на телефонный аппарат. Так и не взяв трубку, присел на корточки у стены, собрал разбросанные на полу патроны и рассовал их по карманам. Велта ждала у открытой двери.
Густая туча заволокла луну, но и во мраке можно было различить оживленное движение. Скрипели телеги, лошади шлепали по грязи. Пешие, всадники и сидящие на телегах тихо переговаривались.
Должно быть, один и тот же ветер гнал в одну и ту же сторону тучи и толпу беженцев.
На минуту все стихло, только деревья, казалось, шумели еще яростней.
Велта стояла рядом с Марком.
— Почему мы не уходим?
— Да вот Лиекнис и Краст со своими еще не подошли.
Марк всмотрелся в темноту и прислушался к доносимым ветром звукам. Пожалуй, ничего подозрительного не слышно. Он привалился к столбу упавшего забора, поставил винтовку между колен. Марк заговорил — в голосе его прозвучала и покорность, и легкая насмешка.
— До чего же усердно шагают ноги, когда надо спасать жизнь! А жизнь — нелегкое бремя…
Велта не нашлась, что ответить. Да и он не ждал ответа: он скорее разговаривал с самим собою…
— Нелегкое, но самое драгоценное. С ним еще можно обрести потерянное. Конечно, не завтра и не послезавтра… Времени, что ли, не хватит…
Он рассмеялся, и смех его, перебиваемый шорохом ветвей старой липы, больно отозвался в сердце Велты.
— Марк, что ты говоришь! Прислушайся лучше, — кажется, едут!
Это были подводы с беженцами. За ними, во главе последнего отряда, шли Лиекнис и Краст. Шагали все торопливо, молча, и только на миг остановились перед старой корчмой, из окна которой бледно-зеленой полосой падал свет забытой лампы.
Марк, поговорив с Лиекнисом, подозвал Велту к подводе, где на узлах и набитых соломой мешках уже сидела какая-то женщина с четырьмя хнычущими детьми.
— Садись сюда! На болоте грязь по колено.
Велта, подозревая хитрость, ни за что не соглашалась.
— Нет, пойду с тобой.
— Со мной нельзя.
Он, как ребенка, поднял ее вместе со всеми пачками документов и усадил в телегу. На один лишь миг тело ее прижалось к груди Марка. Губы невольно коснулись его небритой щеки. Слабым, изменившимся от слез голосом она спросила:
— А ты… пойдешь?
Марк уже шагал рядом с подводой. Но как только луна спряталась за тучу, он замешался в рядах вооруженной охраны.
У спуска, когда впереди завиднелся редкий сосновый лесок, Марк незаметно остановился у стены старой, развалившейся пивоварни. Там он переждал, пока опять не выглянула луна. Серой извилистой полосой врезалась в болото изъезженная дорога. По обе стороны ее светлели налитые водой окна. Постепенно стихали и скрип телег, и шлепанье ног по грязи. Ветер пронзительно свистел в проломах стен, которые за последние годы много раз служили бойницами.
В эту ветреную, ненастную ночь Марка охватило ощущение такого одиночества и пустоты, что ему захотелось глубоко-глубоко вздохнуть и завыть, как затравленному охотниками волку. Никогда еще он не чувствовал себя таким покинутым и беспомощным.
Глухо и безучастно шуршал ветер в ветвях старых лип. Хоть бы залаяла вдали собака. Даже огни в имении погасли. А тут набежала новая туча. Подхватываемые ветром струи с плеском падали в лужу у самых ног. Было так темно, что и ближайшие предметы потеряли очертания, слились в одну неопределенную массу. Только наверху, в корчме, все еще горела забытая лампа.
Марк пошел обратно, шлепая по размешанной дорожной грязи и лужам.
В корчму он не стал заходить. Приземистое строение казалось притаившимся во мраке одноглазым, коварным чудовищем. Марк вздрогнул и крепко сжал в руке винтовку… Но это только ветер хлопнул оставленной настежь дверью. В полосе света кружилась по земле брошенная кем-то фуражка, и дождь заливал ее. При виде этой фуражки Марк почувствовал себя еще более одиноким.
Он отошел шагов на двести в сторону и присел на штабель бревен. Их привезли сюда еще до войны, да так и не пустили в дело, — они наполовину сгнили, заросли чернобыльником и крапивой. Ветер нещадно трепал голые мокрые стебли, мелкий дождик сек лицо. Но Марк не старался укрыться. Эта ночь, этот черный небосвод всей тяжестью наваливались на его плечи.