– Ирэн! – обратился ко мне отец, словно пришёл сюда только ради меня. И сразу же добавил: – Добрый вечер, мадам. – Потом снова взглянул на меня своими хитрыми глазами, которые всегда превращали его в проказника-мальчишку, заставляя забыть про взрослого делового человека, магната железных дрог и стали.
Я посмотрела на него и тотчас почувствовала на себе колкий, завистливый взгляд мамы, которая, глядя на нас с отцом, казалось, всякий раз задавалась вопросом, в чём секрет нашего удивительного взаимопонимания.
– Собирай чемоданы! – сказал отец. – Всем собирать чемоданы. На будущей неделе Офелия Меридью в последний раз выступает в «Ковент-Гардене» – будет петь в новой опере прославленного Джузеппе Барцини.
– Офелия Меридью? – переспросила я, поразившись, что отец назвал имя самой великой певицы всех времён.
– «Ковент-Гарден»? – спросила мать и, как мне показалось, едва не вскочила со стула. И поскольку в Париже не было ни какого-либо заведения, ни театра с таким названием, она добавила: – А где же, дорогой, этот «Ковент-Гарден»?
– Вы правильно поняли! – воскликнул отец. – Едем в Лондон!
Нетрудно представить, какой переполох вызвало неожиданное сообщение отца в респектабельной семье Адлер. Но вот чего я совершенно не могла предвидеть – известие это и последовавшие за ним события полностью изменили мою жизнь.
В тот вечер ужин был накрыт ровно в семь тридцать. Он состоял из тёмного, табачного цвета бульона из каплуна, и я развлекалась тем, что подсчитывала, за сколько секунд потонут в нём гренки.
Родители снова заговорили о той новости, с помощью которой отец прервал скучнейший визит парижских дам. Они ещё не обсуждали её, потому что мама сочла невозможным делать это в присутствии гостей, даже если дамы, вполне понятно, не очень-то были расположены расходиться. Для некоторых женщин вмешиваться в чужие дела – слишком привлекательное занятие!
Папа привёл себя в порядок, переоделся и надушился одеколоном, который я так любила, а некоторые из наших лучших друзей, напротив, считали неприятным. Ведь он происходил из той самой страны, что вторглась во Францию, с которой мы воевали.
Напомаженные усики отца, однако, словно говорили: «А мне всё равно!» – и лёгкая улыбка выражала при этом некоторое удовлетворение. Он был оптимистом, мой отец. Мне кажется, я так и слышу, как он повторяет свою любимую в то мрачное время фразу: «Войны ведутся время от времени, а дела делаются всегда!»
Надо ли говорить, что мама выглядела весьма опечаленной. И как всегда, непонятно было, то ли из-за самого предложения, то ли из-за формы, в какой оно было сделано. Привыкнув, согласно хорошему тону, не отличать форму от содержания, она оказалась в некотором затруднении.
– Так значит, эта Офелия, дорогой… – произнесла она.
Этого оказалось достаточно, чтобы папа со всем пылом принялся рассказывать об успехах Меридью, восторженных отзывах критиков и необыкновенном восхищении, какую она вызывала у публики.
– Но ведь следует признать, Леопольд, что в этой ситуации… – попробовала возразить мама.
Ситуация – единственное слово, которое она считала возможным употреблять, когда имела в виду войну.
Я, должно быть, слишком шумно отхлебнула бульон, потому что на меня посмотрели.
– Ирэн тоже её обожает, – тут же произнёс отец, ловя мяч на лету. – Не так ли, детка?
Я подтвердила. И мне не пришлось притворяться. Офелия Меридью была точкой отсчёта, неким миражом, на который ссылались мои преподаватели пения.
– Мадмуазель Гамбетта тоже говорит, что такого голоса, как у Офелии, нет больше ни у кого и что слушать её – особая привилегия.
– Слышала, моя дорогая? – обрадовался папа. – Особая привилегия. И ты хотела бы отказать в особой привилегии в такое время, как наше?
– Леопольд, – вздохнула мама. – Мы с Ирэн только что вернулись после отдыха у моря. Я ужасно устала… Одна только мысль сразу же оправиться… в Лондон… пугает меня. Да и как ехать? Разве работает транспорт? Я слышала, что город заблокирован, что масса людей из провинции наводняет Париж…
– Глупости! – сказал папа. – Я уже всё устроил.
– Уже устроил… Даже не спросив меня?
– Да ладно, дорогая!
– Не повышай голоса, Леопольд!
– Я не повышаю.
– Нет повышаешь!
И они продолжали свою добродушную перепалку, походившую на состязание двух рыцарей: один в стальных доспехах и с копьём, другой в резиновой арматуре, от которой копьё отскакивало.
И хотя я не имела ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит в городе, всё же понимала истинное намерение папы – увезти нас как можно дальше от войны, и поэтому меня удивляло мамино упрямство.