Даймонд сел на постели, снял телефон с прикроватной тумбочки и устроил на одеяле между ног. Жена Стефани, недовольная, что их спальня превращается в полицейский участок, молча натянула халат и пошла вниз ставить чайник. Питер поднял трубку и сделал первый из серии звонков, передвигая обыск на одиннадцать часов утра. Он не хотел, чтобы в дом входили без него. Теоретически ответственность можно было бы переложить на Джона Уигфула, но Даймонд предпочитал не вспоминать о теории. Попросил заместителя съездить в гостиницу к профессору Джекману и объяснить изменение распорядка дня.
По дороге в Бристоль он пытался представить, что надумали в управлении. И пришел к печальному выводу, что накануне профессор, наверное, весь вечер висел в гостиничном номере на телефоне. Когда грозят неприятности, люди высокого уровня, как профессор Джекман, не забиваются по щелям, будто мелкие жулики, а ищут поддержки у старых друзей.
В то утро помощник главного констебля мистер Тотт восседал за столом в белой рубашке и красных подтяжках – зрелище настолько необычное, что сотрудники менее высокого ранга застывали на пороге. Но Даймонда он приветствовал по-свойски – назвал по имени и жестом пригласил на кожаный диван у окна. И словно чтобы развеять все опасения, что грядет выговор, поднялся, подошел к двери и попросил принести кофе с печеньем. А затем устроился на диване, сложив на груди руки и выглядя со своими прилизанными и расчесанными на пробор волосами и гвардейскими усами так, словно позировал фотографу Эдвардианской эпохи.
Вся эта наигранная непринужденность привела суперинтенданта в уныние. В последний раз его такой подчеркнутой заботой окружал врач перед тем, как сообщить трагическую новость, что у его жены выкидыш.
– Прошу прощения, что спутал ваши планы. – Мистеру Тотту удалось заставить звучать свой голос искренне. – Потребовалось как можно скорее с вами увидеться. Кстати, как идет расследование убийства?
Это «кстати» заставило Даймонда дернуться, поскольку предполагало, что причина вызова – не жалоба Джекмана.
– Вчера вечером мы опознали женщину, – ответил он. – Возможно, вы уже слышали.
– Телевизионная актриса?
– Да, сэр. Была замужем за профессором английской словесности в Клавертоне.
Тотт добродушно усмехнулся:
– Слышал, слышал. Вам не помешает освежить ваши знания Шекспира, Питер. – Он развел руками. – Но давайте к делу. У меня на столе сигнальный экземпляр отчета по делу Миссендейла.
– Понимаю.
Прошло восемь месяцев после того, как Даймонд предстал перед следственной комиссией. И более двух лет с тех пор, как Хэдли Миссендейл по ходатайству министра внутренних дел вышел на свободу и был рекомендован к помилованию. Ложное признание и неправомерное заключение в тюрьму. Пресса раздула историю и превратила в непримиримую кампанию против ненавистных полицейских, которых обвиняла в жестокости и расизме. Ее целью стали суперинтендант Блейз и Даймонд. Джейкоба Блейза затравили до того, что у него пошатнулось здоровье, и он преждевременно ушел в отставку. Журналисты же злобно и без всяких оснований утверждали, что это стало подтверждением их клеветы.
– Я решил, что вам следует как можно быстрее взглянуть на него, – продолжал помощник главного констебля. – Для вас будет облегчением узнать, что дикие обвинения в ваш адрес не имеют никаких оснований.
Даймонд покосился на стол.
– Можно?
– Давайте, давайте. Вы здесь именно для этого.
Суперинтендант встал, на негнущихся ногах пересек кабинет и взял документ.
– Главные находки, разумеется, в конце, – прокомментировал Тотт. – Начинайте с параграфов на странице 87, они касаются вас лично. И не торопитесь.
Даймонд перелистал страницы и нашел резюме документа. В глаза бросилась его фамилия.
Мы не нашли никаких свидетельств расовой предвзятости старшего инспектора Даймонда… Представ перед комиссией, которая подвергла его интенсивному допросу, он эффективно защищался… Что же до заявления Миссендейла, в нем не содержалось ничего, что бы противоречило уликам… Поэтому старший инспектор Даймонд обоснованно заключил, что его признание подкрепляется фактами.
Суперинтендант перевернул страницу. Он чувствовал странное безразличие, хотя, казалось бы, должен был испытывать облегчение от того, что реабилитирован после месяцев нападок в прессе. Но тут его глаза выхватили в тексте фразу.