й прищур и перешел на полушепот: - Я же тебя предупреждал насчет пацана. И утром он опять крутился возле тебя. Чем же ты их привечаешь? Ван Гог оглянулся на Саньку. На его лице читалась какая-то тревога. На Сяву он смотрел виноватым взглядом исподлобья. Никого больше поблизости не наблюдалось. Они находились в одном из глухих закутков станции, откуда им и предстояло стартовать. - Что ж ты, падла, - следишь за мной? - гневно сказал Демид, рассматривая каждую щетинку на широкой роже Сявы. - А я, кажется, вчера намекнул тебе, куда можешь сходить со своими предупреждениями! Сява как-то скуксился, и тут до Демида дошло: - Да ты, никак, сам его мамку охаживаешь? Сява сглотнул ком. - Что, ссышь за малого? - продолжил давить Ван Гог, видя, что выбил почву из-под посредника. - Не ссы, ты же знаешь: я не извращенец. - Ты... - набрался смелости тот, умолк, но все же, сменив интонацию с угрожающей на более нейтральную, закончил: - ...хуже всякого извращенца. Тебе что, мало детей на станции? Почему именно он? Отдай его и бери любого. - Ты хоть раз видел, как он свежует крыс?.. А вот посмотри. Вернется он в целости и сохранности. Обещаю. Посмотрит на правду - и вернется. Пошагали. Сява скрипнул зубами, полоснул Ван Гога ненавистным взглядом, Саньку - укоризненным и повел за собой. Проход существовал. С какой целью и когда его прорыли, Демид даже догадываться не хотел, но, узнав, не удивился. Не те люди в Харькове, чтобы просто замуровать потенциальный выход на поверхность. «Госпром» имел три выхода. Один, широкий, с мертвыми эскалаторами, выходил прямо на площадь. Второй превращался в переход на «Университет». А вот третий путь так и не «пробили» на улицу, слепо уткнувшись в фундамент гостиницы. Что не совсем соответствовало истине. Ван Гог, ползший следом за Санькой, сейчас мог доказать это на практике. Голова его периодично стучалась о металлическую со странными темными разводами стенку узкой шахты. - Ты главное запомнил? Запомнил три правила нашей игры? - бубнил из-под противогаза Ван Гог. - Первое - не кричи... вернее, не шуми. Второе - не вздумай бежать. И главное - ни за что не снимай респиратор. Малый кивнул. Все ли услышал? Хотя повторено уже не раз - должен запомнить. На всякий пожарный Демид остановил пацаненка. - Давай еще раз сигналы... Малец нравился. Чем больше Демид общался с ним, тем больше понимал: мальчик - маленький мужичок. Уверенно, с серьезным выражением лица, способным вызвать улыбку у старших, он точно выполнял полученные инструкции. Проход вывел в подземную автостоянку. Тяжелый люк, запертый с внутренней стороны, открылся со скрипом. Вытолкнув Саньку рукой в спину, Ван Гог вскинул автомат и внимательно осмотрелся по сторонам. Разбросанные повсюду кости пугали белизной. Вплетенный в куст скелет создавал сюрреалистичную картину, словно растение настигло человека еще при жизни. И обглодало его мясо. Ржавые кузова машин гармонично дополняли этот мир мертвыми красками. Создания переживают создателей... Только вот без хозяев они никому не нужны. Выброшенные, словно за ненадобностью, стоят на своих местах и, тихо перешептываясь с помощью ветра, вспоминают счастливое прошлое, когда они верой и правдой служили человеку. Малый, как его и учил Ван Гог, прошел два шага и присел на корточки. Никого. - Что ж ты за тварь такая, что рядом с тобой селиться никто не хочет? - заинтересованно прошептал Ван Гог. Он нервничал. Чувствовал, как зашкаливает пульс. Вязкий воздух из фильтров, липкий пот по телу. «Ненавижу! Всех вас, суки, ненавижу! Такую землю погубить!» - мысленно орал Ван Гог. Сдвинув планку прицела на ближний бой, бродяга медленно пошел в глубь помещения. Путь он знал, но эти знания только пугали его. Элитный отель лишился стекол, словно очкарику двинули битой по лицу. Покореженный металл, покосившиеся стены. И новые хозяева жизни - прямые тополя с едким пухом, осока, режущая шины машин, словно бритвой... Лестницу сделали на совесть - турецкую, наверное, раз по ней можно подняться. Аккуратно, перескакивая через дырки и толстые стебли - но все же можно подняться. Саня продвигался уверенно. Видать, ему напоминало ступеньки на станции, только поменьше размером. У окна малек зачарованно остановился. Ван Гог на секунду застыл рядом. Статуя Ленина, покосившись на правый, революционный («наше дело правое, товарищи») бок, стояла на постаменте. Голова же лежала в бурно разросшейся зеленой траве, с легкостью выворачивающей брусчатку. Радиация. Кому беда, а кому и мать родная. Особенно для зелени. Смотреть было больно. Ван Гог дал знак идти дальше. Кинув последний взгляд на одну из самых больших площадей в Европе, недоуменно осознал: статуя Владимира Ильича обзавелась накидкой коричневого цвета. Складками лежала на спине, опускалась вниз. Жаль, на свету даже краешек не лежит, чтобы лучше рассмотреть. Неожиданный вой сирены напугал обоих. И если Санек испуганно зажал ладонями уши, Ван Гог еле удержался от нажатия курка. Его бросило в жар. Сирена противовоздушной обороны пела унылую песню не первый месяц. Слухи, домыслы приписывали сигнал танковому заводу в трех километрах от центра. Двое бродяг, Рябой и Черемша, полмесяца тому назад уговаривали Ван Гога пойти с ними на вой сирены. Отказался. И неделей позже выпил две стопки за упокой душ семейной пары. Демид обнял мальца и успокаивающе погладил по голове, не забывая смотреть по сторонам. Залаяли собаки, словно им всем на хвост наступили кованым сапогом. Глянул в окно: вроде поблизости нет никого. Показал Сане: иди наверх по лестнице. И тут понял: снаружи что-то изменилось. Неуловимо, чуть по-другому стали видны предметы. И чувство рези в животе, как при диарее. Страх. Накидка Ленина шевельнулась. Словно порывом ветра дернуло ткань в сторону, ближе к выходу станции «Госпром». Бродяга достал бинокль с одним уцелевшим окуляром. Увеличение мизерное - трехкратное. Хватило. Сладкий привкус тошноты во рту появился моментально. Коричневого цвета, похожие на подгнившие листья клена, которые склеили между собой, - тараканы. «Гербарий хренов. Ученые же клялись, что вы вымрете! Или это новый вид? Тогда, выходит, и нам, людям, надо стать новым видом для выживания в этом мире?» Мысли с философским подтекстом сменились на реалистичные: хорошо, что не поперлись через центральный выход станции - их бы накрыло волной насекомых. Оторвавшись от окна, Демид вдруг обнаружил, что Санька пропал. Неужели успел уйти так далеко? Быстро поднялся этажом выше - мальчонки нет, а уйти выше успеть он не мог. На площадке между этажами была только одна дверь, и вела она в служебный коридор. Взяв автомат наизготовку, Ван Гог ворвался в темную кишку отеля, едва подсвеченную грибами на стенах. Впереди маячил приземистый силуэт. Но это был не малец. Сам Санька, крепко зажатый под мышкой странного субъекта, энергично размахивал ногами. - Брось пацана! - заорал из-под маски бродяга, наплевав на соблюдение тишины. - Брось, падла, стрелять буду! Разумеется, он ни за что не стал бы стрелять, чтоб не задеть ребенка. Целиться через оптику не было времени. И похититель, кажется, это понимал. Демид кинулся в погоню. Силуэт исчез за поворотом. Ван Гог добрался туда за четыре огромных скачка, нырнул через предплечье, растянулся, фиксируя тело, на полу и приготовился стрелять. Оказалось, не по кому. Ни сообщников, которых он ожидал увидеть, ни самого похитителя. Зато перед бродягой высился серьезный завал. Шустрая юркая тварь наверняка знала лаз, где и скрылась в мгновение ока. А ведь без пацана Ван Гогу не справиться с заданием. Никак. В Сане был весь цинус. Только он мог пробраться через узкую щель в руины нужного номера, но сначала - что и было немаловажной деталью плана - послужить приманкой для того хищника, который контролирует эту территорию. Или... Ван Гог с сомнением отмахнулся головой. Неужели тот, кто утащил мальчишку, и был этим хищником? Пацана надо отобрать любой ценой! Если он еще жив. И Демид впервые за многие месяцы вспомнил о Боге. Вначале было темно. Но потом появился свет. Огонек плясал на макушке куцей свечи. Танец поддержали сотни маленьких искорок-отражений. Комнатушка была под завязку забита разными мелкими блестящими безделушками. Увидев существо у свечи, Санька отчаянно замычал и забился в уголок. Из глаз брызнули ручьи слез. Страшный кривой улыбающийся рот без единого целого зуба - только два черных пенька в разных его краях. Немытое морщинистое лицо, из которого торчал крючковатый нос. Растрепанная копна слипшихся кое-где в