лек зачарованно остановился. Ван Гог на секунду застыл рядом. Статуя Ленина, покосившись на правый, революционный («наше дело правое, товарищи») бок, стояла на постаменте. Голова же лежала в бурно разросшейся зеленой траве, с легкостью выворачивающей брусчатку. Радиация. Кому беда, а кому и мать родная. Особенно для зелени. Смотреть было больно. Ван Гог дал знак идти дальше. Кинув последний взгляд на одну из самых больших площадей в Европе, недоуменно осознал: статуя Владимира Ильича обзавелась накидкой коричневого цвета. Складками лежала на спине, опускалась вниз. Жаль, на свету даже краешек не лежит, чтобы лучше рассмотреть. Неожиданный вой сирены напугал обоих. И если Санек испуганно зажал ладонями уши, Ван Гог еле удержался от нажатия курка. Его бросило в жар. Сирена противовоздушной обороны пела унылую песню не первый месяц. Слухи, домыслы приписывали сигнал танковому заводу в трех километрах от центра. Двое бродяг, Рябой и Черемша, полмесяца тому назад уговаривали Ван Гога пойти с ними на вой сирены. Отказался. И неделей позже выпил две стопки за упокой душ семейной пары. Демид обнял мальца и успокаивающе погладил по голове, не забывая смотреть по сторонам. Залаяли собаки, словно им всем на хвост наступили кованым сапогом. Глянул в окно: вроде поблизости нет никого. Показал Сане: иди наверх по лестнице. И тут понял: снаружи что-то изменилось. Неуловимо, чуть по-другому стали видны предметы. И чувство рези в животе, как при диарее. Страх. Накидка Ленина шевельнулась. Словно порывом ветра дернуло ткань в сторону, ближе к выходу станции «Госпром». Бродяга достал бинокль с одним уцелевшим окуляром. Увеличение мизерное - трехкратное. Хватило. Сладкий привкус тошноты во рту появился моментально. Коричневого цвета, похожие на подгнившие листья клена, которые склеили между собой, - тараканы. «Гербарий хренов. Ученые же клялись, что вы вымрете! Или это новый вид? Тогда, выходит, и нам, людям, надо стать новым видом для выживания в этом мире?» Мысли с философским подтекстом сменились на реалистичные: хорошо, что не поперлись через центральный выход станции - их бы накрыло волной насекомых. Оторвавшись от окна, Демид вдруг обнаружил, что Санька пропал. Неужели успел уйти так далеко? Быстро поднялся этажом выше - мальчонки нет, а уйти выше успеть он не мог. На площадке между этажами была только одна дверь, и вела она в служебный коридор. Взяв автомат наизготовку, Ван Гог ворвался в темную кишку отеля, едва подсвеченную грибами на стенах. Впереди маячил приземистый силуэт. Но это был не малец. Сам Санька, крепко зажатый под мышкой странного субъекта, энергично размахивал ногами. - Брось пацана! - заорал из-под маски бродяга, наплевав на соблюдение тишины. - Брось, падла, стрелять буду! Разумеется, он ни за что не стал бы стрелять, чтоб не задеть ребенка. Целиться через оптику не было времени. И похититель, кажется, это понимал. Демид кинулся в погоню. Силуэт исчез за поворотом. Ван Гог добрался туда за четыре огромных скачка, нырнул через предплечье, растянулся, фиксируя тело, на полу и приготовился стрелять. Оказалось, не по кому. Ни сообщников, которых он ожидал увидеть, ни самого похитителя. Зато перед бродягой высился серьезный завал. Шустрая юркая тварь наверняка знала лаз, где и скрылась в мгновение ока. А ведь без пацана Ван Гогу не справиться с заданием. Никак. В Сане был весь цинус. Только он мог пробраться через узкую щель в руины нужного номера, но сначала - что и было немаловажной деталью плана - послужить приманкой для того хищника, который контролирует эту территорию. Или... Ван Гог с сомнением отмахнулся головой. Неужели тот, кто утащил мальчишку, и был этим хищником? Пацана надо отобрать любой ценой! Если он еще жив. И Демид впервые за многие месяцы вспомнил о Боге. Вначале было темно. Но потом появился свет. Огонек плясал на макушке куцей свечи. Танец поддержали сотни маленьких искорок-отражений. Комнатушка была под завязку забита разными мелкими блестящими безделушками. Увидев существо у свечи, Санька отчаянно замычал и забился в уголок. Из глаз брызнули ручьи слез. Страшный кривой улыбающийся рот без единого целого зуба - только два черных пенька в разных его краях. Немытое морщинистое лицо, из которого торчал крючковатый нос. Растрепанная копна слипшихся кое-где волос. На поросшем седыми ростками подбородке красовалась огромных размеров черная бородавка. Подернутые белой пленкой, неопределенного цвета глаза с любопытством изучали запаниковавшую добычу. Неестественно тонкие ноги торчали из-под потрепанного халата. Худющие руки лежали на чахлых коленях. И длинные, местами обломанные когти... Это была она - ужасная ведьма из маминых страшилок. Больше некому! Но самым страшным было то, что она ест непослушных маленьких детей. Если бы Санькина мать знала, в какой ситуации окажется ее сын, то ни за что на свете не стала бы пугать его сказками о Бабе Яге, которая крадет больно резвых сорванцов и утаскивает в темные уголки метро. - Ну что, внучек? Будешь жить с бабушкой? Бабушка соскучилась по деткам. Одна-одинешенька, - незлобиво зашепелявила старуха. - Вот только котики меня и не забывают. Иди сюда, внучек, бабушка разглядит тебя как следует. Она поманила Саньку когтистой рукой, но он оцепенел от страха. - Сюда иди, кому сказала, - грозно повторила старуха. Над ее переносицей образовалась зловещая складка. Рука с серыми когтями метнулась вперед и схватила Саню за ботинок. Мальчик ощутил, как ведьма тянет его к себе, истерично замычал и взбрыкнул второй ногой, угодив ею прямо по свече. Блюдце перевернулось, огонь живо раскинулся по сухой подстилке и всего за какой-то миг охватил халат ведьмы. Санька увидел в ее глазах отражение своего ужаса. Глядя, как ненасытный огонь поглощает беснующееся немощное тело, и слыша пронзительный визг похитительницы, он содрал с лица респиратор и сам неожиданно для себя что было сил заорал: - Мааамаааа!!! Рыскавший у завала Ван Гог не поверил своим ушам, когда сквозь истошные вопли услышал этот зов. - Я здесь, Санька! - заорал и он. - Не молчи, кричи! Сейчас я тебя достану, дружок, только не молчи! Услышал ли малец его выкрики? Демид прыгал с осколка на осколок, пока не увидел выходящие наружу струйки дыма. В одном месте дымило интенсивно, и Бродяга бросился туда. Проломав хрупкую фанерку, закрывавшую лаз, Ван Гог просунул туда обе руки и вовсю заорал: - Я тут! Вот мои руки! Хватайся! Слышишь, Санек?! Черный дым столбом повалил из щели. Рыдание парнишки слилось с предсмертным нечеловеческим воем. В руки бродяги легли маленькие ладошки. Ван Гог потянул на себя. Показалось измазанное сажей лицо маленького крысолова. Перепуганные глазенки, полные слез. Держась за крепкие широкие руки бродяги, Санька вдруг вспомнил этот чудесный манящий запах. Сгущеное молоко! На праздник, который почему-то назывался Новый Год, папка угостил его пакетом с белой густой сладкой жидкостью. Именно ее запах исходил от крепких рук, перебивая вонь от горящей человечины. И так Саньке стало спокойно: вот сейчас дядька Демид вытащит его, и они вдвоем вернутся назад на станцию, где нет подозрительных шорохов, где знаком каждый звук, где можно спокойно по часу сидеть у крысоловки в ожидании неосторожной жертвы. На полпути из щели Санька вдруг застрял. Когда Демид ощутил сильное сопротивление, он смачно выругался. Малец заверещал похлеще той сирены с танкового завода. Тварь тащила его за ноги назад, желая, чтоб пацаненок сгорел вместе с ней. - А чтоб тебя, - плюнул Ван Гог. Левой рукой удерживая мальца, правой он сорвал с пояса «ПМ», просунул в прореху между куском плиты и Санькой и три раза спустил курок. Дыра отпустила парнишку. Вдвоем они кубарем скатились с завала. Схватив подвывающего парнишку, Ван Гог поковылял на выход, сорвал душившую его маску и отбросил в сторону. Почти настоящий воздух! Незнакомая вонь, удушливость, предвещающая дождь, и запах штукатурки. Господи, это прекрасно! И тут же он обрушил на себя шквалы ругани. Какой же он дурак! Старый, сорокапятилетний дурак. Знал же - завал не самое страшное. Думал, собак перестреляет, использует пацана, как приманку, грохнет хищного контролера территории, а потом - всех дел-то: мальца просунуть в щель - он и достал бы фото. Проклятая карга! Вот кто здесь хозяйничал! До катастрофы почти в каждом доме была такая сдвинутая бабка. Обязательно однокомнатная квартира, а в ней - старушенция и стадо котов. Зверинец, мать их... Надо скорей рвать когти, пока не нагрянули питомцы сгоревшей старухи. Наверняка, рыскают поблизости. И не их ли лай они слышали