Наконец чужеземцы вступили в большой овальный зал, по обеим сторонам которого расположились широкие каменные скамьи и остановились. Высокий, блеснув в мерцающем неровном свете слюдой, закрывавшей его глаз, смахнул со скамьи полой халата полуистлевшие кости и жестом предложил остальным садиться.
Маттавия затаился возле стены коридора, ведущего в зал. Заговорщики, а, что это были именно заговорщики, глава тайной стражи не сомневался, были ему прекрасно видны. Его же они видеть не могли — факел освещал лишь небольшое пространство обширной пещеры. Было тихо, лишь какое-то неясное шуршание раздавалось в пустынных жутких лабиринтах.
— Сейчас к ним присоединится тот, который назначил встречу в этом мрачном, таящим ужас прошлых лет, месте, — подумал Маттавия, — и я увижу того, или тех, кто руководит этой странной троицей.
Характер и повадки у него были, как у горного волка — крадущийся, бесстрашный и умеющий напасть внезапно, так он себе его представлял, хотя встречаться с ним не приходилось.
Он сжал рукоятку короткого римского меча, которым владел великолепно. Этому мастерству его обучил бывший римский легионер, принявший иудейскую веру, оставшись в Иерусалиме и поступивший на службу в тайную стражу синедриона. На правом боку за пояс был заткнут также длинный, с узким лезвием, кинжал, в обращении с которым ему, пожалуй, не было равных в Иудее. Еще в далеком детстве он наловчился даже сбивать метательными ножами низко летящих птиц, а сейчас мог попасть в любую точку с расстояния в два-три десятка локтей.
Его ничуть не смущало, что противников будет не менее четырех. Пусть даже, двое из них, сильны, он это знал, в кабацких потасовках и кулачных драках. Но меч, есть меч. Захватить живьем следует лишь главного из них — остальных можно убить. И глава иудейской стражи изготовился к бою.
Но он ошибся.
Расположившись на широкой каменной скамье, они сразу стали горячо обсуждать последние высказывания Иисуса из Назарета. Вернее разговаривали двое, а кот сидел на скамье со скорбным выражением усатой морды и уныло покачивал свисающей вниз правой лапой.
Говорил вначале только длинный в клетчатом халате. Широкоплечий с торчащим изо рта кривым клыком, воткнув факел в расселину стены, ему как бы аккомпанировал. Он воздевал руки, прикладывал их к груди, тряс кулаком, грозя неведомому врагу, в ужасе закрывал глаза, тер лоб в раздумье… Короче, принимал участие в монологе длинного немыми жестами, сопереживая в подходящих случаях.
— Мы имеем только факты! Объяснений — увы — нет… тягуче скрипел первый, подпрыгивая на каменном седалище и размахивая руками в широких рукавах халата, отчего тень его причудливо перемещалась на прилегающей стене. — Совершенные чудеса, впрочем, сообразуются с мессианским предначертанием галилейского пророка… Однако и ученики его наводят на странные размышления. Отчего чужаку Иуде доверена казна, хотя среди них есть профессиональный мытарь? Куда это бегает по вечерам юный Иоанн?…
Маттавия навострил уши. Иоанн был его доверенным лицом в окружении назаретянина. Используя доверчивость и неискушенность юноши, он получал от него различные сведения о перемещениях и встречах новоявленного мессии, содержании его публичных проповедей и бесед с учениками. Все это делалось под предлогом того, чтобы удержать Учителя, в которого Иоанн фанатично уверовал, от опрометчивых шагов, которые могли бы не понравиться светской и религиозной властям Иудеи. Иоанн свято верил, что тем самым помогает спасти пророка от кары со стороны Рима и местных владетелей.
И вот чужаки сумели узреть что-то неестественное в поведении юного ученика. Но выводы, осмотрительно, делать не спешили, всего лишь констатируя факт и выражая сомнение.
Он наблюдал за ними уже две недели. Эти люди были явно отголоском какого-то необычайного чужого мира. И постоянно задавали загадки. Вот и сейчас, несмотря на то, что они шли через сильнейший ливень — одежда их, как и шерсть сопровождавшего их чудовищного кота, была совершенно суха…
— Надобно за ним приглядеть, — коренастый криво ухмыльнулся, отчего его рожа приобрела еще более зверское выражение, — по-моему, девушки этого юнца совершенно не интересуют, значит…
На сытой лоснящейся физиономии кота была написана смертельнейшая скука. Свисавший к полу объемистый пушистый хвост чуть подрагивал, как это бывает у животных от ожидания.
— А, ведь выражение его морды показывает, что он улавливает суть разговора, — обеспокоился вдруг наблюдательный Маттавия, — но тема ему, якобы совершенно неинтересна. Весьма странное животное.