И канула в ничто тишина. Блаженный покой ночи наполнился смятением. Сплетаются так и не обретшие покоя человеческие руки и ноги, вздохи рвутся из грудей; исторгаемые тысячами уст голоса, отчаявшиеся и упорствующие, пытаются упорядочение зазвучать в немом, богоисполненном хаосе. Что жаждут возгласить они, к чему стремятся и чего не могут обрести, рассеиваясь и исчезая в бессвязном бормотании?
Вдруг с самой высокой террасы посреди селения раздается пронзительный, истошный, душераздирающий вопль:
– Боже Израиля, Боже Израиля, Адонаи, доколе?! Это взывает не один человек, но все спящее и возглашающее во сне селение, вся – вплоть до покоящихся внутри нее костей усопших, до корней растущих в ней деревьев – земля Израиля. Земля Израиля, терпящая боли в утробе и вопиющая, не в силах разрешиться от бремени.
На какое-то время возвращается тишина, а затем вдруг снова раздается теперь уже исполненный упрека и гнева крик, рассекающий воздух от земли до самого неба:
– Доколе?! Доколе?!
Проснулись и подняли лай деревенские псы, а женщины наверху, в палатах, испуганно прильнули к держащим их в объятиях мужчинам.
Спавший и грезивший во сне юноша тоже услышал этот крик сквозь дремотное забытье. Он шевельнулся, сновидение встрепенулось, желая исчезнуть. Гора растаяла и явила недра свои, ибо она была сотворена не из камня, а из грезы и смятения Исполины, целая толпа исполинов, тяжким шагом восходивших на эту гору, дикие исполины, состоящие из одних только усов, бород, бровей и огромных ручищ, таяли, росли ввысь и вширь, меняли свои очертания и растворялись скоплениями нитей, словно облака, разгоняемые сильным ветром, – еще немного, и они совсем исчезли бы в пространстве, заключенном между висками спящего.
Но это не успело произойти: рассудок его отяжелел и вновь канул в сновидение, гора снова затвердела, превратилась в сплошную скалу, сгустившиеся облака стали плотью и костью, послышалось прерывистое дыхание, торопливые шаги, и рыжебородый снова устремился к вершине горы. Грудь его была обнажена, он был бос и разгорячен, а за его спиной все так же карабкалась по скалам многоглавая, тяжело дышащая толпа. И вновь сомкнулся в высях искусно возведенный небосвод, но теперь на нем была уже только одна-единственная звезда, повисшая на востоке огромным сгустком огня.