— Я не голоден, Мария, и не хочу пить. Спасибо, — поблагодарил тот. — Сядь. Я хочу сказать тебе кое-что.
Мария взяла низенькую скамеечку и устроилась у ног раввина.
Старик медлил, подыскивая верные слова. То, что он хотел сказать, было непросто: его упования были столь эфемерны и хрупки, что нужно было найти столь же хрупкие и эфемерные слова, чтобы надежда не превратилась в уверенность. Он не хотел понапрасну пугать мать.
— Мария, — начал он наконец, — вокруг твоего дома, как пустынный лев, рыщет таинственность. Ты не похожа на других женщин, Мария. Чувствуешь ли ты это?
— Нет, рабби, — ответила она. — Я такая же, как и все. Я люблю все женские радости и заботы. Я люблю стирать, готовить пищу, ходить к фонтану за водой, болтать с соседками, а по вечерам сидеть у дверей своего дома и смотреть на прохожих. И мое сердце так же, как сердца всех женщин, полно страданий.
— Нет, ты не такая, как все женщины, Мария, — спокойно повторил раввин и приподнял руку, как бы желая предупредить все возражения. — И твой сын…
Симеон запнулся — теперь надо было сказать самое сложное. Он посмотрел на небо и прислушался. Одни птицы засыпали на деревьях, другие просыпались. Колесо повернулось — день тонул под ногами людей.
Симеон вздохнул — как быстро несутся дни, как будто гонятся друг за другом! Рассвет, сумерки, закат, луна сменяет луну, мальчики становятся мужчинами — и только тот, кого все ждут, не приходит!
— Что мой сын? — вздрогнув, переспросила Мария. — Что мой сын, отец?
— Он не такой, как другие, — мужественно закончил раввин, потом помедлил и продолжил: — Временами, когда он ночью один и думает, что его никто не видит, лицо его сияет, словно луна в темноте. Да простит меня Господь, Мария, но я проделал дырку в стене и подсматриваю за ним. Зачем? Потому что — признаюсь — мой разум отказывается понимать, я в полном замешательстве; я неустанно вчитываюсь в Писание, но не в силах понять, кто он. Потому-то я и подсматриваю за ним тайно и вижу это сияние, озаряющее его лицо, сияние, которое сжигает его. Потому-то он бледнеет и тает с каждым днем. Это не из-за болезни, поста или молитв, нет — его пожирает Свет.
Мария вздохнула — горе матери, у которой сын не такой, как все.
Старик наклонился к ней ближе и понизил голос. Губы его пылали от слов.
— Радуйся, Мария. Господь всемогущ, и неисповедимы пути Его. Твой сын может быть…
— Сжалься, рабби! — закричала Мария. — Пророком? Нет! Нет! И если это начертано Господом, пусть бы Он стер это. Я хочу, чтобы мой сын был таким же, как все, ни больше ни меньше. Как все. Пусть он сколачивает колыбели, плуги, корыта и другую утварь, как это делал его отец, а не кресты. Пусть он женится на красивой девушке из хорошего дома — с приданым, пусть у него родятся дети, и тогда мы все вместе будем ходить гулять по субботам — бабушка, дети и внуки, чтобы все могли любоваться нами.
Симеон тяжело оперся на посох и встал.
— Мария, если Господь будет слушать матерей, мы все погрязнем в трясине благополучия и легкомыслия, — и он повернулся к брату.
Мутный неподвижный взгляд Иосифа был устремлен в пустоту, он продолжал ворочать языком, все так же пытаясь заговорить.
Мария покачала головой.
— Он старается с утра до вечера и все ничего не получается. — Она утерла свисавшие с подбородка мужа слюни.
Старик уже собирался попрощаться с Марией, когда дверь отворилась и на пороге появился Иисус с сияющим в темноте лицом. Вокруг головы его был повязан окровавленный платок, мрак скрывал все еще бегущие по щекам слезы. Он переступил через порог и взглянул на мать, дядю, отца, сидящего у стены. Мария стала суетливо зажигать лампу, но раввин остановил ее.
— Постой. Я хочу поговорить с ним, — и, собравшись с духом, он подошел к Иисусу.
— Иисус, — мягко начал старик, понизив голос, чтобы их никто не мог услышать. — Иисус, дитя мое, как долго ты будешь сопротивляться Ему?
И тут весь дом вздрогнул от жуткого крика:
— До самой смерти!
И, словно последние силы покинули его с этим криком, сын Марии рухнул у стены. Раввин было нагнулся к нему, чтобы спросить что-то еще, но его отбросило в сторону — ему показалось, что полыхающий огонь опалил ему лицо. «Повсюду вокруг Иисуса Бог, — подумал старик. — Да, вокруг него Бог, и Он никого не подпускает. Мне лучше уйти».
И, погрузившись в глубокие размышления, Симеон вышел. Дверь за ним затворилась, но Мария все не решалась зажечь лампу. Стоя посреди своего дома, она прислушивалась к квохтанью своего мужа и прерывистому дыханию сына, лежавшего на полу и хрипевшего, словно его кто-то душил. Но кто? Несчастная мать в который раз вопрошала Господа, молила его: «Я ведь мать его, неужели Тебе не жаль меня?!» — но ответа ей не было.