Это придало ему бодрости. «Главное — не терять времени. Надо бежать изо всех сил, обогнуть холм — тогда оно отстанет». — И он побежал.
Пшеница была здесь в человеческий рост. Долины Галилеи были самыми плодородными в Палестине. В отдалении поскрипывала повозка, запряженная быками. С земли поднимались ослы, отряхивали пыль, нюхали воздух и ревели, задрав хвосты. До него доносился смех и гомон женских голосов. Молниями блеснули первые серпы — жницы вышли в поле, и солнце, заметив их, бросало свои лучи на их обнаженные руки, шеи, плечи.
— Эй ты, за кем бежишь? — смеялись они, видя сына Марии. — Или от кого убегаешь?
Но когда он приблизился, и они, рассмотрев, узнали его, шутливые замечания замерли на их устах и они сбились в кучку:
— Римский прихвостень! Будь ты проклят! Я видела, как он вчера распинал…
— Посмотрите на этот кровавый платок!
— Это он получил, когда делили вещи распятого. Да падет кровь невинного на его голову!
Они поспешно вернулись к работе, но теперь смех застревал у них в горле, и они умолкли.
Миновав их, сын Марии пересек пшеничные поля и добрался до виноградников, покрывавших покатые склоны горы. Заметив фиговое дерево, он остановился, чтобы подобрать листик. Ему очень нравился запах фиговых листьев, он напоминал ему запах человеческих подмышек. Когда он был маленьким, он любил закрывать глаза, нюхать фиговые листья и представлять себе, что он лежит у материнской груди и сосет молоко… Но стоило ему остановиться и протянуть руку за листом, и его прошиб холодный пот, — он отчетливо услышал, как останавливается существо, бегущее за ним. Волосы его встали дыбом, протянутая рука замерла — он оглянулся: никого. Кроме Бога. Земля была еще влажной, и листья вымокли, по коре дерева ползала бабочка, пытаясь раскрыть свои покрытые росой крылья.
— Я сейчас закричу, — решил Иисус. — Закричу и избавлюсь от него.
Что ощущала его душа, когда он в одиночестве бродил по горам или пустынной долине в полуденный час, — радость, горе или превыше всего был страх? Он всегда ощущал присутствие Господа, угрожающего, подгоняющего его, и в отчаянных попытках избавиться от него он то кричал петухом, то выл, как голодный шакал, то скулил, как побитая собака. Но сейчас, едва открыв рот, он заметил бабочку, старающуюся разлепить свои крылья. Он нагнулся, осторожно поднял ее и посадил повыше на дерево, где солнце уже начинало пригревать.
— Сестра моя, сестра моя, — нежно пробормотал он и тронулся дальше. И тут же позади послышалась поступь его спутника. Вначале, когда Иисус только выходил из Назарета, этот звук был едва слышен, словно доносился издалека; теперь же мало-помалу шаг становился все более уверенным и звучал все ближе и ближе. «Скоро, — вздрогнув, подумал сын Марии, — оно меня догонит».
— Господи, Господи, — взмолился он, — сделай так, чтобы я успел добраться до общины, пока оно не набросилось на меня.
Лучи солнца залили долину, безжалостно опаляя птиц, зверей и людей. Земля наполнилась звуками: заблеяли козы и овцы, пасущиеся на склонах, пастухи заиграли в свои рожки. Мир был приветлив и добр. Через несколько минут Иисус дойдет до того большого тополя слева и увидит Кану — веселую деревню, которую он так любил. Сколько раз он ходил сюда с матерью на шумные праздники, когда был еще безбородым юнцом, а Господь не наложил на него свою десницу. Сколько раз он любовался здесь девушками, приходившими танцевать под этот тополь изо всех окрестных деревень, когда земля счастливо принимала удары их ножек. Но потом ему исполнилось двадцать, он стоял здесь, задыхаясь, с розой в руке…
Он вздрогнул и снова увидел ее, Марию Магдалину. Свет и тьма всходили и опадали на ее полуприкрытой груди, луна и солнце сияли на ней…
— Оставь меня! Оставь меня! — закричал Иисус. — Я отдан Господу и иду к нему в пустыню!
Он поспешно миновал тополь, и перед его взором раскинулась Кана — плоские крыши мазанок, позолоченные разложенными на них тыквами и зерном. Девушки, свесив ноги, нанизывали на нитки красный барбарис, чтобы украсить им свои дома.
Опустив глаза, Иисус опрометью бросился мимо этой ловушки, расставленной сатаной. Он не хотел никого видеть или быть кем-то увиденным. Босые ноги за его спиной теперь гулко шлепали по булыжникам — преследователь тоже прибавил шагу.
Солнце поднималось все выше, теперь оно заливало уже всю землю. Весело распевая, жнецы махали серпами: пригоршни превращались в охапки, охапки — в скирды. Поспешно минуя их, сын Марии желал им доброго урожая:
— Да будет в каждом колосе столько зерна, чтобы достало на мешок!