Дочь и сестра берсерков Гудрун обладала силой иного рода. Эта сила куда больше походила на ту, которой владели муж Зари и ее отец. Может быть, потому что не Один был их богом-покровителем. Впрочем и без божественной силы Ульф и Трувор были мужчинами-воинами, превосходящими многих. Такие любы богам воинов. А всем известно: боги дарят мужам, кому благоволят.
С Гудрун — иначе. Гудрун — женщина. И довольно слабая женщина, если сравнить с той же Зарей. За что ей этот дар? Может, боги отметили Гудрун потому, что в ее слабом теле обитал дух великой воительницы?
А может, потому, что старшая была так красива, что боги решили ее защитить?
Заря смотрела, как две холопки-тир, раздев госпожу, водят по ее молочно-белой коже смоченными в ароматной воде полотенцами, и думала о том, что готова смотреть на Гудрун бесконечно. На сильные в икрах и округлые в бедрах длинные ноги, на гладкий живот, который ничуть не испортили роды, на тяжелые от молока (Гудрун все еще подкармливала сына) груди со сморщившимися от холода сосками… Тело у дочери Сваре Медведя было великолепное. Но божественным его делала сама Гудрун. То, как она двигалась, как поворачивала голову. Напряжение мышц длинной сильной шеи, линия подбородка и щеки, подчеркнутая водопадом светлых волос, которые, казалось, светились в полутьме длинного дома…
Не будь Гудрун старшей женой ее мужа, Заря заплакала бы от зависти к такой красоте. Но им посчастливилось стать сестрами, и теперь пусть другие умирают от зависти. Или от железа. Потому что любой мужчина, увидевший Гудрун, даже не такую, как сейчас, обнаженную, а в обычном одеянии, тут же захочет ею обладать. Не возлечь с нею, а именно обладать. Ежедневно и ежечасно. Как, должно быть, велика храбрость и воинственность их мужа, если он покидает Гудрун так часто и так надолго. И как повезло ей, Заре, что их Волк любит вики не меньше, чем мать своего первенца. Не будь этого, Заря не узнала бы его любви и не стала бы женой великого воина и сестрой Гудрун.
— Дай-ка! — Заря отобрала у рабыни ромейский, с золотой инкрустацией черепаховый гребень и окунула его в благовонное синдское масло. Расчесывать Гудрун было легко. Казалось, сияющие пряди сами расходятся меж тонких зубьев.
Когда Заря закончила ее расчесывать, Гудрун повернулась к ней, провела пальцами по щеке Зари, улыбнулась и подумала: «Какая она красивая, моя сестра из Гардарики. И какая сильная».
Но сказать вслух не успела. Полог откинулся, и в клеть вошел Хаучик.
Любого другого раба за подобную вольность отходили бы кнутом. Но Хаучику было можно многое. И входить без зова, и глядеть на голую хозяйку…
Впрочем, глядел он правильно. Без вожделения. Хоть и не был евнухом. Просто Хаучик очень хорошо чувствовал границы дозволенного. И преданность Хаучика Ульфу и его семье была безграничной.
— Госпожи мои, там Гнуп приехал и люди с ним, — сообщил Хаучик. — Две мастерицы для Бетти, пять трэлей с полезными умениями и семь воинов для твоего хирда, госпожа.
— Гнупа и этих семерых — в большой зал, — распорядилась Гудрун. — Напоить, накормить с дороги. Скажи Гнупу: мы будем вскоре. С остальными сам разберись.
Хаучик кивнул, подмигнул Заре, с которой у него сложились почти дружеские отношения (вот уж никогда не думала она, что можно дружить с холопом), и исчез за завесой.
Семь воинов — это хорошо. А семь хороших воинов — это великолепно. Потому что совсем мало таких осталось на Сёлунде. Большинство отправилось воевать англов вместе с Рагнарсонами, а немногие оставшиеся были связаны клятвой.
Семь свободных воинов, опытных и хорошо вооруженных, — большая удача.
Эти были именно такими. Хускарлами. Чтобы это понять, не было нужды видеть, как они управляются с оружием. Само оружие, его качество говорило об их мастерстве. Таких даже прославленные ярлы не задумываясь берут в хирд.
Но чем больше смотрела на них Гудрун, тем больше сомнений роилось внутри нее. И главное из них: она — не прославленный ярл.
— Хороша ли еда, которую вам подали? — спросила она.
— Добрая пища, — пробасил тот, что выглядел вожаком.
— А вот пива маловато, — добавил другой.
Теперь все семеро смотрели на нее. И то, как они смотрели, тоже настораживало.