– Любовь делает зависимым, уязвимым, слепым, ревнивым, неуравновешенным. Ведет к страданию.
– Следовать вашей буддистской концепции уничтожения боли уничтожением наслаждений – все равно что избегать знания, лишь бы остаться блаженным идиотом. Любовь без запретов побуждает нас к доброте, творчеству, великодушию, щедрости, нежности, любопытству. К жизни. Здесь мы касаемся почти божественного, мистер Лав. Высшего счастья. Вы представляете себе, что стало бы с миром, если бы он последовал вашему кредо?
– А вы считаете себя этаким распущенным Иисусом?
– Перестаньте ссылаться на религии, которые отражают лишь искаженные образы реальности. Иисус плохо взялся за дело, мир не улучшают с помощью мазохизма и мистицизма.
– И как можно стать вашим последователем?
– Чтобы присоединиться к нашей общине, которая не устанавливает никаких правил, требуется лишь не прилагать их к самому себе. Нужно желание уничтожить свое эго, избавиться от предубеждений и суеверий, поставить под сомнение все, что нам вдалбливали в голову с детства. Надо вдребезги разбить оковы нашей свободной воли и открыть глаза на нашу истинную природу.
Речь была отшлифованной, неотразимой.
– Похоже на дзен, – сказал Натан, ища слабину.
– Дзен не верит ни во что. Мы же верим в любовь. Если бы вы не расследовали исчезновение Аннабель, я бы предложил вам остаться на несколько дней, чтобы судить самому.
– Спасибо за приглашение. Можно мне тут осмотреться?
– Мою дочь это не вернет, но если хотите устроить обыск, то мне скрывать нечего. Моя жена все вам покажет. Вы найдете ее рядом.
В соседней комнате, обитой красным бархатом, украшенной зеркалами и пурпурно-фиолетовым ковром, практиковали тестостероновую любовь. Переплетенные нагие тела извивались от наслаждения прямо на полу, усеянном подушками. Какой-то аполлон пригласил их присоединиться. Сильви ответила, что хочет поговорить с Клеа Доманж. Эфеб указал на женщину, кое-какие отверстия которой были заняты.
– Мы подождем во дворе, – сказала Сильви.
– Тебе явно не по себе, – заметил Натан, когда они оказались снаружи.
– А ты, похоже, находишь это нормальным.
– Нормальность не возбуждает.
Сильви захотелось узнать, что он задумал. Но трудно просчитать того, у кого нет «я». Рядом с ними гитарист бренчал мелодию Арло Гатри, мурлыча: «I'll be gone five hundred miles when the day is done».[3] Чуть дальше какой-то старик буквально вытанцовывал движения гимнастики тай-цзи-цюань. Другие читали, курили, рисовали, носили овощи с огорода…
– У вас есть новости о моей дочери? – к ним обращалась Клеа Доманж. На ней было белое платье.
– Мы поговорили с вашим мужем, – сказала Сильви.
– Знаю, я только что его видела. Что там за история с обыском?
– Вы могли бы говорить по-английски, мадам? Мой коллега не понимает по-французски.
Сильви предпочитала, чтобы на вопросы отвечал Натан.
– Я пытаюсь составить ее психологический портрет, – сказал Лав. – Чем он будет точнее, тем больше у нас шансов найти ее.
– Аннабель здесь не бывает. Тут вы ничего о ней не узнаете.
– Она хотела посетить вас в следующем месяце.
– Странно.
– У нее был забронирован билет до Кань-сюр-Мера.
– Кань от Эглена далеко.
– Значит, вы не собирались с ней повидаться?
– Аннабель обладает искусством становиться невидимкой.
– Это уж точно.
– Так что вам тут показать?
– Моя напарница чувствует себя немного неловко. Она подождет меня в машине.
Сильви испепелила его взглядом, но без возражений вернулась к «опелю». Она даже чуть было не уехала сгоряча, оставив Натана выкручиваться в одиночку. Однако быстро опомнилась – не для того она таскалась за ним на край света, чтобы бросить в этой ниццской глуши. Позвонила Тайандье. У того появились новости о похищении Николь Балан. На месте, которое им указал Лав, бригада криминалистов нашла волосы и волокна ткани. В лаборатории как раз изучали эти находки, тем более ценные, что впервые имелось наконец что изучать. Но это было еще не все. На месте предполагаемого преступления обнаружили следы подошв, совсем свежие.
– И догадайся, что еще? – торжествующе спросил Тайандье.