Погрузка ледокола продолжалась до позднего вечера. Перед заходом солнца ветер стих, Байкал успокоился, и «Ангара» подошла к причалу. С берега на борт перебросили доски и стали вкатывать на палубу пушки. Андраш Ранаи стоял у борта, командовал:
— Раз-два! Раз-два!
Доски скрипели и прогибались. Когда пушка была на середине, одна доска затрещала, сломалась. Пушка завалилась набок, чуть не столкнув Артема и Яшку в воду. Маленький австриец Курт Шиллер не успел убрать руку, и ему размозжило пальцы.
— На станцию Танхой пришел санитарный поезд. Кто отвезет туда товарища? — спросил Андраш Ронаи.
— Я повезу, — отозвался Яшка.
— Свой пулемет устанавливай. Ты? — Ронаи ткнул пальцем в грудь Артема.
Артем запряг лошадь в крестьянскую двуколку и погнал к огням Танхоя в ту сторону, откуда время от времени доносились звуки дальних пушечных выстрелов. До станции было недалеко. Через полчаса они подъехали к маленькому станционному зданию. На всех путях стояли вагоны, мелькали огни, в стороне от путей прямо на земле сидели, лежали люди, одни сладко храпели, другие о чем-то степенно и деловито разговаривали, третьи весело хохотали, и словно не было на свете никакой войны, словно не этим людям придется завтра, послезавтра, корчась в муках, умирать на кремнистых прибайкальских склонах. Артема очень удивило, что у него никто не спросил пропуска, никто не остановил. Ныряя под вагоном, Артем разыскал санитарный поезд, провел к нему Курта, мужественно выносившего боль, поддерживая его под руку, помог подняться в вагон. Но попали они, видимо, не туда, куда следовало. Вагон был жилым, на столиках стояли бутылки с молоком, лежал хлеб, омули. Девушки в белых халатах и просто в платьях ужинали. От первого столика поднялся светловолосый мужчина в солдатской гимнастерке и суконных брюках, коротко взглянул на руку Курта, приказал:
— Девушки, отведите раненого в четвертый вагон. — Сдернув с крючка халат, он начал его натягивать.
Прощаясь с Артемом, Курт вымученно улыбнулся.
В тамбуре Артему пришлось посторониться: в вагон поднимались санитарки. Он прижался спиной к стенке да так и замер, не веря своим глазам. Перед ним остановилась Нина — в белом платочке, надвинутом на самые брови, в белом халате, чудная какая-то, на себя не похожая. В ее глазах всплеснулась, как волна на солнце, радость, к щекам прилила густая краска. Они стояли и смотрели друг на друга и молчали.
— Ну, здравствуй… — сказала Нина.
— Здорово… — сухота опалила рот Артема, он облизал губы языком.
— Ты ранен? — ее взгляд опустился на его руки, на ноги.
— Нет, я не ранен, — торопливо сказал он и еще торопливее пояснил: — Товарища привез… А сейчас поеду.
— Куда?
— Туда… — он неопределенно махнул рукой.
— Я провожу тебя?
— Зачем?
— Вот только халат сниму. Подожди. — Она как будто не услышала его «зачем», но ее лицо как-то сразу потускнело.
Он подождал ее на насыпи. Молча дошли до телеги. Артем отвязал лошадь от забора. Нина стояла рядом, часто дышала, теребила концы белого платочка. В темноте шеборчали, окатывая камни, байкальские волны, изредка глухо били орудия, возле путей не умолкал говор и смех. Артем не рад был этой неожиданной и совсем не нужной встрече.
— Я тебя обидела, да? — тихо спросила она.
Лошадь ткнулась мордой в плечо Артема, дыхнула теплом на открытую шею, и он, рванув повод, крикнул:
— Куда лезешь, вислогубая!
И тут же одернул себя: ну зачем он злится, какая польза от его злости?
— Не обидела ты меня, Нина. Я понимаю… Что кому: одному — блины и масло, другому — кол от прясла. Какая обида? Что досталось, то и получай.
— Артем, я ничего не понимаю и сейчас. Ты, помнишь, говорил…
— Я говорил и ты говорила… Нет, ты, что напрасно, ничего не говорила. А я даже и про женитьбу раз брякнул. Не подумавши, конечно. Куда мне, деревенщине недотепистой, припаряться к образованным!
— И ты в самом деле так думаешь?
Артем сел на телегу, подобрал вожжи.
— Не надо нам, Нина, трясти все это. Не такое время сейчас, чтобы… Слышишь, пушки ухают? А мы про свои обиды толкуем. Нет у меня на тебя обиды. — Он вздохнул, взял ее за руку, за тонкие холодные пальцы, чуть сжал. — Так вот, Нина… Ты — Наталья, я — Пахом, и нету долгу ни на ком.
— Что ж, до свидания…
— До свидания.
Она пошла к вагону, опустив голову, не оглядываясь, споткнулась, зашагала быстрее, и каждый ее шаг отдавался в душе Артема саднящей болью. Все слова, сказанные им сейчас, были пустыми, как выщелканные белкой орехи, они ничего не значили по сравнению с тем, что через минуту-две она поднимется в вагон, хлопнет дверью…