Баргут стал работать у Савостьяна — задавал лошадям и коровам корм, чистил стайки, возил дрова, сено и был доволен, что мог ежедневно спать в тепле и есть досыта.
Жил он в старом зимовье, разгороженном на две части. В одной половине зимой держали новорожденных телят и ягнят, а в другой — за дощатой перегородкой стоял скрипучий деревянный топчан Васьки.
С деревенскими ребятами Баргут не знался. Даже с Федькой, сыном Савостьяна, разговаривал редко. Длинными зимними вечерами он сидел у печки и при красноватом свете тлеющих дров вырезал из поленьев животных и птиц, раскрашивал их и ставил на подоконник. Фигурки стояли не больше трех-четырех дней, потом Баргут раскалывал их топором и кидал в печку.
Поселив Баргута в зимовье, Савостьян в первый же день подозвал его к себе и сказал:
— Кормить и одевать буду, как сына родного. Но работу спрошу. А главное, держи язык за зубами. Станешь болтать — выдеру его вместе с потрохами, а пузо соломой набью.
Баргут на это ничего не ответил. Помогая Савоське сбывать краденых лошадей, он не подавал виду, что знает о проделках своего хозяина. Савостьян сразу оценил замкнутый характер парня и стал брать его с собой в ночные набеги на пастбища бурятских скотоводов. Скачки в кромешной тьме по степи на лошадях с обвязанными войлоком копытами, опасности и тревоги пришлись Баргуту по сердцу. Вскоре он стал выезжать за чужими конями один.
Был Баргут смел и удачлив, Савостьян любил его за удаль чуть ли не больше родных детей. Васька понимал это и старался во всем угождать хозяину.
Семейские Ваську недолюбливали, причисляли к чужакам-нехристям. У кого бы что ни пропало, говорили, что он утащил. А зачем Баргуту их добро, никто не спросит. Как-то чуть свет прибежала Мельничиха. Нечесаные волосы висели сосульками, нос в саже. Увидела Баргута, заорала во всю ивановскую, что он, мол, такой-сякой, рубаху мужикову спер. Чесучовую рубаху: ей, мол, цены нет.
Баргут вытолкал Мельничиху из зимовья в шею, она еще долго визжала за окном. Он вышел на улицу, пригрозил ей березовым поленом. Убежала. А вечером увидела его на улице и как ни в чем не бывало кричит через дорогу:
— Нашла я рубаху мужикову, Баргутка. Упала она с веревки на землю, снежком припорошило, я и не видела…
…Лошади напились и пошли обратно во двор. Баргут направился за ними. По скользкой тропке к речке с коромыслом на плечах спускалась Дора Безбородова. Васька посторонился, давая ей дорогу. Она остановилась, с усмешкой глянула на него.
— Пустой день у тебя будет — не ругай, что с порожними ведрами навстречу попала.
— Я ничего и не говорю.
— А что бы ты сказал? Сам виноват. Какой леший гонит тебя на реку в такую рань?
— А тебя какой?
— Меня не леший, а мама.
— Меня тоже не леший, а Савостьян.
— Ты бы его не очень слушал, он спасибо не скажет. А мне поможешь прорубь раздолбить, заработаешь…
— Сама здоровая, продолбишь… — Баргут сделал шаг вперед, но Дора загородила дорогу коромыслом.
— Продолби, будь добрый! Там льду аршин, не меньше…
— Беда с тобой… — недовольно буркнул Васька, однако вернулся, взял тяжелую пешню и ударил острием в лед. В лицо Доры брызнули прозрачные осколки. Прикрываясь варежкой, она спросила:
— Баргутик, а ты чего на вечеринки не ходишь?
— Не хожу — и все. Кому какое дело?
— Там есть девушка одна, очень по тебе страдает.
— Пускай себе страдает. Мне-то какое дело?
— «Дело, дело»! Бубнишь одно и то же! — рассердилась Дора. — Давай сюда пешню и проваливай.
— На. Не шибко-то и охота работать за тебя. — Баргут подал пешню и пошел. Поднявшись на берег, оглянулся. Дора вычерпывала из проруби кусочки льда. «Вот сама и отдувайся, ежели такая характерная». Во дворе Баргута встретил Савостьян:
— Ты что там делал? Хоть посыльного за тобой снаряжай.
Баргут молча взял вилы-тройчатки и направился на сеновал.
— Обожди, куда поперся-то? Ты вчерась до конца был на сходке? Что там говорил Климка?
— Да ничего не говорил больше. Проголосовали…
— Ты поди тоже голосовал? — усмехнулся Савостьян в рыжую бороду.
— Голосовал. Я жа теперь взрослый. Все мои годки голосовали.
— Вона чо… — протянул Савостьян. — За Советы руку подымал?
— Подымал. Все мужики подымали. Хорошая власть, говорят…