— Нет, — всю свою жизнь я умел изолироваться, отключать свои эмоции. Так я выживал все эти годы в приемных семьях, так я существовал в спецотряде. Но Элла что-то изменила во мне. Она открыла мое сердце, и теперь я не мог закрыть его. Боль была мучительной, и это было только начало.
— Скажи это. Я не поверю, пока ты не скажешь. Кто ты?
Мои глаза зажмурились, а горло сжалось. Я не мог сделать ни одного вдоха. Но она заслуживала правды, и теперь Мэйзи была под защитой. Я сделал все, что мог, чтобы выполнить просьбу Райана, и последствия для моего сердца не имели значения. Я выпрямился и открыл глаза, впившись в нее умоляющим, испуганным взглядом.
— Я Бекетт Джентри. Позывной Хаос.
Глава двадцать вторая
Элла
Этого не могло быть. Я просто отказывалась верить, что все это реально. Но на столе лежали мои письма, а также фотографии и записки, которые дети присылали Хаосу.
Бекетту.
Я посмотрела еще раз, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Нет. Только мое сердце.
— Как? Почему? Ты же сказал мне, что он мертв! — cлова вылетали без всяких раздумий. Может быть потому, что я не хотела этого слышать. Я не хотела, чтобы мой маленький стеклянный пузырь счастья разбился.
— Я никогда этого не говорил. Я сказал тебе, что если ты будешь знать, что случилось с Райаном и со мной, тебе будет еще больнее чем сейчас, — его руки вцепились в спинку стула. К счастью для него, ему было за что ухватиться, когда я находилась в свободном падении.
— Как? Если ты жив! — крикнула я. — Как ты мог позволить мне думать, что ты мертв? Почему ты так со мной поступил? Это что, какая-то шутка? Боже, ты знал обо мне все, когда появился… Почему, Бекетт?
Почувствовав напряжение, Хавок встала, но села рядом со мной, а не с Бекеттом.
— Это не шутка — и никогда ею не было. Я не сказал тебе, потому что знал, как только ты поймешь, кто я и что произошло, ты меня вышвырнешь. Заслуженно. И когда ты неизбежно это сделаешь, я не смогу тебе больше ничем помочь. Я не смогу сделать единственное, о чем меня просил Райан, позаботиться о тебе.
— Мой брат. Все это было ради моего брата? Ты спал со мной из-за него? Просто чтобы удержать меня рядом? Чтобы я влюбилась в тебя? — как много между нами было лжи?
— Нет. Я влюбился в тебя задолго до смерти Райана.
— Не надо, — я отступила назад, нуждаясь в расстоянии и воздухе. Почему здесь не было воздуха? Грудь болела так сильно, что простое дыхание требовало усилий.
— Это правда.
— Нет. Потому что, если бы ты любил меня, ты бы никогда не позволил мне поверить, что ты мертв. Ты бы не оставил меня одну в самый худший момент моей жизни, и не появился бы через несколько месяцев в образе другого человека. Ты солгал мне!
— Да, я солгал. Мне так жаль, Элла. Я никогда не хотел причинить тебе боль.
Он выглядел убедительно искренним, но как он мог быть таким, если лгал мне в течение одиннадцати месяцев?
— Я оплакивала тебя. Я плакала, Бекетт. Эти письма были особенными для меня, ты был особенным для меня. Почему ты так поступил?
Он стоял молча, и мое неверие и шок превратились в нечто более темное и болезненное, чем я могла себе представить.
— Скажи мне, почему!
— Потому что из-за меня убили Райана! — его рев был гортанным и грубым, как будто признание вырвалось у него не по своей воле. Последовавшая за этим тишина была громче любого из наших голосов.
Хавок оставила меня, заняв место рядом с ним. Хавок и Хаос. Как же они идеально подходили друг другу.
— Я не понимаю, — наконец смогла сказать я.
Бекетт слегка наклонился и погладил Хавок по голове так, как я видела сотни раз. Это было не ради нее, а чтобы успокоиться самому. Она была его служебной собакой и собакой-терапевтом в одном лице.
— Помнишь, я рассказывал тебе, что убил ребенка?
— Да, — такое вряд ли можно забыть.
— Это было двадцать седьмого декабря. Ты говоришь себе, что ты хороший парень. Ты здесь, чтобы остановить террористов, вернуть мирным жителям страну, которую они заслуживают, что мы обеспечиваем безопасность нашей страны. Но видеть, как эта маленькая девочка умирает от моей руки… это что-то сломало во мне. Я не мог перестать думать о ней, о том, что я сделал или что я мог бы сделать по-другому, — он провел руками по лицу, но взял себя в руки.
Мое глупое сердце дрогнуло, несмотря на все, что он сделал. Я на собственном опыте убедилась, что эти кошмары сделали с ним. Остальное в нем могло быть ложью, но я знала, что это правда.
— Следующей ночью поступили новые разведывательные данные, и мы получили приказ. Половине отряда было поручено отправиться туда, в том числе и мне, но одна мысль о том, чтобы положить руку на оружие, буквально вызывала у меня рвоту. Я знал, что представляю опасность не только для себя и миссии, но и для своих братьев. Я подошел к Донахью и снял себя с позиции. Я знаю, что это звучит просто, но это не так. Это признание перед братьями, что ты не можешь быть с ними — что ты сломлен. Донахью согласился и сказал, что мне нужно несколько дней передышки, чтобы привести себя в порядок.