3
Дверь строения приоткрылась. На изрезанный глубокими тропинками двор вышел старик в латаном тулупчике и затертой шапке-ушанке. Он медленно проковылял к занесенному колодезному срубу. Безуспешно подергав намертво примерзшую крышку колодца, дед отдышался и принялся сгребать ведром снег. Набрав необходимое количество, и хорошенько утрамбовав его сверху, старик собрался идти обратно. В этот момент он увидел перед собой солдата. Вздрогнув от неожиданности, пожилой человек выронил ведро, судорожным движением стянул с себя шапку и застыл – согнутый пополам, с шапкой в руках и с выражением испуга на изрытом морщинами лице. Редкие волосы на его голове были абсолютно белыми.
Такое поведение показалось Эрнсту забавным. Он подошел к старику и спросил:
– Кто у тебя там? – молодой человек кивнул в сторону бани.
Варежки Эрнст снял, так как стрелять в них было невозможно. Несмотря на толстые шерстяные перчатки, пальцы начали основательно подмерзать. Солдат нетерпеливо прикрикнул на деда:
– Ты слышишь? Я спрашиваю, ты здесь один?
Старик не мигая смотрел на ствол карабина, направленный в его сторону. Казалось, он не понимает ни слова.
– Да что с тобой разговаривать! – Молодой человек потеснил деда с дороги и шагнул к домику.
Толкнув от себя скрипнувшую дверь, он осторожно заглянул внутрь. Сначала, солдат ничего не увидел. В домике было темно и надымлено. Постепенно глаза привыкли к сумраку, и он разглядел, что сразу за дверью располагается крохотный предбанник, от пола до потолка забитый дровами. Направо вела еще одна дверца, совсем маленькая. Чтобы в нее войти, Эрнсту пришлось пригнуться. Следующее помещение оказалось немного просторнее. Через закопченное оконце в парную, превращенную стариком в жилище, падал тусклый желтоватый свет. Слева от входа стояла небольшая железная печурка, внутри которой весело потрескивали поленья. От нее исходило тепло. Напротив двери, от стенки до стенки протянулась широкая полка. Судя по тому, что здесь лежал целый ворох заскорузлых одеял, она служила хозяину кроватью. В углу на ней темнела груда каких-то тряпок. Над полкой, отгораживая ее от основного помещения, висела выцветшая занавеска в цветочек. Она была сдвинута в сторону. Внизу, под полкой, виднелся сваленный в кучу хлам. Многие вещи сильно обгорели. Справа от двери, у окошка располагался небольшой, грубо сколоченный столик с аккуратно сложенной на нем посудой. Вся посуда была черной от копоти. Рядом со столиком стояло два самодельных табурета.
Эрнст подошел к широкому пОлоку и, подцепив стволом карабина край одеяла, резко откинул его в сторону. Пусто. Затем он заглянул за занавеску. Там в углу, на маленькой полочке, под самым потолком, помигивала свечка. Своим тусклым мерцанием она освещала обугленную по краям икону. С потрескавшейся дощечки на молодого человека взирал строгий лик святого. Некоторое время Эрнст с любопытством его разглядывал, а затем, усмехнувшись, пробормотал:
– Надо же, а я думал, они молятся на Сталина…
Солдат еще раз осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вышел на улицу.
Старик стоял на прежнем месте. Губы у него посинели.
– Иди в дом. Околеешь.
Эрнст сначала махнул рукой, но, не дождавшись реакции, слегка подтолкнул деда к двери. Кажется, только после этого пожилой человек очнулся, и, пролепетав что-то, заковылял в свое жилище.
– Подожди! Возьми это. Нагрей воды. – Солдат протянул ведро со снегом и быстро, не оглядываясь, направился к лесу.
Через час Йохен Шаппер и Эрнст Хельвиг, разомлевшие от жара, отдыхали, сидя на скомканных одеялах. Обоих клонило в сон. Солдаты сняли кожаные портупеи, белые балахоны и верхнюю одежду. Все это было свалено рядом на широком пОлоке. Карабины стояли прислоненными к стене. Над печкой, среди травяных сборов, сушились, свисая вниз, портянки, носки, шарфы и варежки. В маленьком помещении было душно. Запах кожаной амуниции и сохнущих портянок, смешавшись с ароматом душистых трав, развешенных под потолком, составлял сложную смесь. На столе, потеснив закопченную посуду в угол, стояла раскрытая седельная сумка, а рядом с ней отсвечивали металлом две пустые банки из-под консервированного мяса. Вокруг банок было накрошено. Тут же лежала промасленная бумага с разложенными на ней остатками «маршевого» пайка. В алюминиевых кружках дымился только что заваренный кофе.
Йохен Шаппер, борясь с отяжелевшими веками, набивал табаком свою любимую разборную трубку с изящно изогнутым костяным мундштуком. Эрнст полулежал, откинувшись на стену, и сквозь прикрытые веки наблюдал за стариком.