Хельвиг выпрямился и удивленно посмотрел на друга:
– Я не собираюсь забирать, я хочу поменяться! Он все равно никуда не ходит, зачем ему такая обувь? Я отдам ему ботинки, – с этими словами Эрнст приложил подошвы чужих валенок к своим ногам и разочарованно воскликнул: – Черт! Они же огромные, размера на два больше моего! – Затем он повернулся к товарищу и, внезапно изменив тон, гаркнул: – Ефрейтор Шаппер! Ты забываешь, что идет война, а у меня постоянно мерзнут ноги! Я солдат и мне надо воевать! Понимаешь? Воевать, а не трястись от холода! Я приказываю тебе подобрать сопли и перестать ныть! Ясно? Выполнять! – и Хельвиг снова прыснул, довольный собой.
– Но ведь ты воюешь не с ним, Эрни! Этому старику достаточно страданий. – Шаппер покачал головой, поднялся и начал собираться. – И потом, как ты поедешь? Они же тебе большие, ты растеряешь их по дороге…
Эрнст, все еще пребывая в образе унтер-офицера, продолжал:
– Отставить! Даже этот дряхлый дедушка из них не вываливается. А уж я, солдат величайшей армии мира – и подавно! – он перестал кривляться и спокойным тоном добавил: – Ботинки я себе еще раздобуду, а вот валенки…Ты же сам будешь у меня их просить. Только я еще подумаю, давать ли…
– Шут. Думать он будет. Давалка… Собирайся, уже темнеет, надо торопиться. – Йохен осторожно выбил свою трубку в пустую консервную банку, открутил мундштук, хорошенько продул его, завернул все в специальную тряпочку и аккуратно уложил сверточек в правый нагрудный карман кителя, над которым гордо распростер свои крылья германский орел.
Когда Эрнст выходил на улицу, он краем глаза заметил, как Йохен Шаппер, забрав со стола седельную сумку, вытащил из нее какой-то сверток и быстро сунул его старику в руки. Кажется, это был их последний паек. Но молодого человека это уже не волновало, до места оставалось рукой подать.
Солдаты взобрались в седла и скоро выехали со двора. Когда они покинули деревню, старик медленно поднялся, положил сверток на стол, босыми ногами прошаркал по грязному полу, кряхтя взобрался на широкий пОлок, повернулся к иконе и стоя на коленях начал креститься, отбивая торопливые поклоны. Его дрожащие губы повторяли одно и то же:
– Господи, прости их, грешных! Ибо не ведают, что творят…
Внизу, в сумраке убогого жилища, стояли прислоненные к порогу, раскисшие от тепла черные солдатские ботинки.
4
Дорога оказалась давно не хоженой и сильно заметенной. Иногда ее приходилось угадывать по еле различимым признакам. Но все же главным в ней было то, что она вела в нужном направлении. А это означало скорое возвращение. Отдохнувшие лошади бодро разгребали копытами небольшие сугробы. Дорога петляла. Она, то извилистой просекой врезалась в лес, то выскакивала на открытое место. Синие сумерки уже зажгли в небе первые холодные звезды. Горизонт над лесом бледно подсвечивался всполохами далекого пожара. С наступлением темноты всполохи становились все ярче. Периодически откуда-то доносились приглушенные расстоянием хлопки выстрелов. Эхо долго кружило их по лесу.
Ехали молча. Эрнст Хельвиг, довольный удачным днем, находился в приподнятом настроении. Ступням было тепло. Единственное, что его сейчас заботило, это как не потерять валенки. Они действительно плохо держались на ногах и постоянно норовили соскользнуть. Ехать в них было неудобно, но солдат терпел.
К ночи мороз усилился. Эрнст плотнее перемотал шарф и поднял задубевший капюшон. По всем расчетам, они уже должны быть на месте. Казалось, еще немного, и впереди появятся посты их подразделения. Но за очередным поворотом тянулась все та же лесная просека, которая заканчивалась следующим поворотом. Хельвиг смотрел на покатую спину товарища, мерно раскачивающуюся в седле. От самой деревни Йохен Шаппер не проронил ни слова. Сейчас, в сумерках, он еще больше походил на безмолвную мумию, забинтованную до самых глаз.
Чтобы привлечь внимание товарища, Эрнст тихонько свистнул. Йохен не реагировал. Конечно же, он все слышал, но мысли его были заняты другим. Ефрейтор прокручивал в голове недавние события. Он вспоминал сгоревшую деревню. Вспоминал заметенные снегом дворы, поваленные заборы, высокие печные трубы, казавшиеся неприлично голыми вне стен домов. Вспоминал остовы сараев и какие-то обломки, торчавшие из сугробов. Во время пожара крыши домов обрушились внутрь комнат, похоронив под собой всю нехитрую утварь и простую деревенскую мебель. Иногда среди черных головешек можно было разглядеть гнутые металлические спинки кроватей. В черном обугленном проеме одной из стен на ржавой петле висела оконная рама, белая краска на ней вспучилась и пошла пузырями. Прогорклый запах гари витал над разоренной деревней. Когда ее охватило пламя, люди не бросили свои дома. Несколько часов они боролись с огнем, помогая друг другу и спасая все, что еще можно спасти. Но деревня сгорела. Жить стало негде. Поняв это, люди ушли. Черные от копоти, отравленные дымом, они брели по дороге. Повсюду на их пути встречались лишь скелеты деревень и осиротевшие жители, идущие в неизвестность.