– Проводите меня к барону, – оборвал приказчика Нойманн.
Через четверть часа доктор констатировал смерть пациента от апоплексического удара.
Ничего более не угрожало счастью молодых. Вскорости состоялась помолвка. Свадьба же была назначена сразу же после Крещенья, как только истекут двенадцать рождественских дней.
Генрих завернул страшную чудотворную книгу в отрез дублёной кожи, чтобы хорошо защитить её от сырости, и упрятал в надёжный тайник, скрытый посереди руин гейдельбергского замка. Теперь-то он с трепетом уверовал, что книга и впрямь писана рукой чернокнижника, и не абы какого, а самого великого Абрамелина. Генрих зарёкся, что больше никогда не заглянет в неё, не прочтёт ни единой строчки, ведь как ни крути, связываясь с силами, пробуждаемыми ею, ты вступаешь в соприкосновение с самим сатаной. «Но ведь это было лишь раз, – оправдывал себя будущий богослов, – и, конечно же, с позволения господа. Ведь я столько молил его, и очевидно, что книга, пусть и нечистая, пришла ко мне от него, ибо сказано, что и лист не падает с дерева без воли Отца Небесного». А, между тем, время шло к Рождеству.
Снег не частый гость в тёплом, приветливом Гейдельберге, но эта зима выдалась наособицу. Развесистые пушистые хлопья сыпались с неба кряду целых три дня, покрыв крыши и мостовые пухлыми, как сдобная булка, перинами. Весёлая ребятня строила и с гомоном штурмовала снежные крепости, молодёжь забавлялась игрою в снежки, а люди постарше ворчали, с кряхтением орудуя неуклюжими деревянными лопатами. А после ударил невиданный для этих мест мороз, да такой, что даже Неккар подёрнулся сереющей коркой льда. Печи в домах топились так жарко, как не топились уже много и много лет.
Скорее всего, именно данное обстоятельство и явилось причиной беды. Шальная искра выскочила из пасти камина в гостиной Беккеров, и угодила прямо в разостланный на полу ковёр. Оставшаяся незамеченной и не загашенной, она дала начало пламени, ставшим роковым для обиталища семьи пекаря. Огонь распространился со скоростью урагана. С треском он целиком поглотил второй этаж дома, мансарду, взметнулся огромным красным петухом над крышей, уничтожил, расположенную внизу пекарню… Ничего не удалось спасти от него чете Беккеров – ни накопленных гульденов, ни драгоценностей, ни одной тёплой вещицы, ни единого одеяла... – всё кануло в адовом пекле. Вернувшись в тот день с занятий, Генрих нашёл вместо своего дома убогое пепелище.
Но самое страшное было в другом. Пекарни, этого источника безбедной жизни, больше не существовало. Всю предрождественскую неделю Беккер-старший, сбиваясь с ног, бегал по домам своих вельможных заказчиков, по домам тех, кому в течении без малого двадцати лет бесперебойно поставлял свой восхитительный, лучший в город хлеб, умоляя их дать ссуду на восстановление производства. И от всех до единого он получил отказ.
Семью погорельцев приютил один из наёмных работников герра Беккера, живущий бобылём в жалкой лачуге на окраине города. Вернувшись туда из университета Генрих застал родителей в глубокой тоске и отчаянии. Враз поседевший отец Генриха сказал только фразу, понурив голову: «теперь мы нищие голодранцы…», и погрузился в тяжкое, больное молчание.
Лишь только сейчас Генрих осознал весь ужас свалившегося несчастья. Придётся проститься с учёбой – оно требует немалой оплаты, и не стать Генриху ни доктором, ни магистром, ни бакалавром. Но это казалось ему недостойной внимания мелочью в сравнение с другой, настоящей бедою, неизбежно ждущей его очень скоро. Отец Агнет расторгнет помолвку. Он никогда не допустит, чтобы его дочь обвенчалась с нищенствующим оборванцем. Нет, конечно же, здесь Генрих перегибал палку. Оборванцем-то он не станет. По крайней мере, он грамотный человек, и сможет заработать себе на жизнь не тяжёлым и грязным трудом, а устроившись, скажем, писарем или же счетоводом. Но его жалования едва будет хватать, чтобы хоть как-то прожить вдвоём с Агнет. О помощи её семье не может идти и речи. Такого расклада, отец Агнет, человек, скорее боящийся бедности, нежели жадный, не мог допустить никогда. Значит, всё пошло прахом. Значит, опять всё пропало. Да. Всё кончено, если только…