У них вообще было много общего, кроме сухарей. Вместе ходили в школу, не специальную — самую простую, если не сказать, плохую. Нет, учили там хорошо, по стандарту. Кормили гнусно. Били нещадно, за провинности и без — для страху. И Эйнеру Рег-ату поблажек не было никаких, о положении его отца просто никто не догадывался (на людях его роль исполнял адъютант Брад, с большим удовольствием отвешивал мнимому сыну затрещины). Поблажки случались Верену, его лупили реже — боялись зашибить. Это в наши дни на трёх нормальных детей рождается один «болотный», а двадцать с лишним лет назад их были единицы. Они становились изгоями, но обращались с ними, по незнанию, осторожно. По крайней мере, с самыми дохлым на вид.
Именно такой вид был у Верена. Он был похож на бледную пещерную рыбу с большими прозрачными глазами и маленьким ртом. Ему и прозвище досталось: «рыба». Сам Верен ничего плохого в представителях водной фауны не видел, и против клички не возражал. Возражал Эйнер, не раз и не два разбивавший костяшки о чужие зубы и скулы. Потому что были они с Вереном самые большие друзья. Они поклялись в вечной преданности на трупе убитого врага (молодой бронзогг, отбившийся от банды, голодный до безумия, заскочил в школьной двор, каким-то чудом миновав охрану, и напал, а они вдвоём его тем же чудом прикончили, забили тяжёлым баллоном огнетушителя). Они прошли вместе все ужасы набарского фронта. Повзрослев, они чуть не стали родственниками — жена Верена и невеста Эйнера были родными сёстрами. Теперь в комнате у каждого из них, на стене памяти висела одинаковая фотография, перечёркнутая крест-накрест серыми лентами: две тоненькие бледные девушки в санитарной форме стоят, обнявшись, на фоне стены заразного барака. В этом бараке их потом бомбой и накрыло, осталась одна воронка.
Потом их жизненные пути разошлись — Эйнер занял своё место в контрразведке, Верен стал биологом и врачом в госпитале военного университета — но близкая дружба осталась. А не так давно появилась общая тайна, из-за которой цергард в тот день и поехал к старому другу.
— Наконец-то! — обрадовался тот с порога. — Явился! Где тебя но… — и тут же, перебив сам себя, другим тоном: — Нет, ты спятил?! Какого чёрта ты шляешься по городу в таком состоянии?! — намётанный глаз врача сразу определил, что со старым боевым товарищем, мягко говоря, не всё ладно.
— Я не шлялся, — ответил тот. — Я шёл к тебе. Ты же у нас врач.
Эргард Верен фыркнул — он отлично понимал, что Эйнер шёл к нему совсем по другому поводу.
— Только не говори, что у вас в Генштабе нет медика, способного лечить простуду.
— А не в простуде дело! — победно заявил Эйнер. — Вот! — он предъявил кровавые результаты ночной поездки.
Верен изменился в лице. Свирепо вытаращил блёклые рыбьи глаза. Тоном, не терпящим возражения, приказал:
— Так, за мной, быстро! — и спросил уже мягче, с тревогой, — ты идти-то можешь?
— Раньше как-то ходил! — усмехнулся цергард. — А куда?
— В перевязочную. Здесь у меня ничего нет.
Перевязочная располагалась этажом выше. Личного жилья эргард не имел за ненадобностью, обретался в комнате при лабораториях университетского госпиталя. Когда-то у него неподалёку была собственная квартирка в старинном жилом доме, но после гибели жены он не мог в ней оставаться. А теперь уже и дома того не сохранилось, рухнул старичок, сметённый взрывной волной.
В первой перевязочной оказалось занято. И во второй, и в третьей. Коридор был забит ранеными — с юга только что пришёл большой эшелон. Остро пахло нечистотами, немытым телом и гангреной.
— Зачем я тебя наверх потащил? — злился Верен. — Надо было самому за бинтами сгонять… Ладно, давай сюда! — он отпер дверь пустого кабинета. — Заходи, ложись.
Эйнер зашёл, но ложиться не стал. Спросил только:
— Ты что, дурак?
Потому что кроме шкафа с медикаментами, единственной мебелью в кабинете было гинекологическое кресло.
— Да какая к чёрту разница? — отмахнулся добрый друг. — Я дверь запру. И достал из шкафа шприц.
— Это что? — с лёгким беспокойством осведомился Эйнер, подглядывая углом глаза, как стеклянная трубка наполняется розоватой жидкостью. Как-то не доверял он медицине, даже если исходила она от лучшего друга.
— Анестезия, — буркнул тот сосредоточенно.
— Ох, жалко тратить! — дефицитная была вещь, ни к чему бы расходовать по пустякам.
Верен считал иначе.
— Ещё я вивисекцией не занимался! Не на передовой, слава Создателям! Смори, как у тебя всё присохло, отдирать придётся!..