Когда же я вернулся домой, мать проводила меня до душа. Прошло уже около двух лет с тех пор, как она перестала следить за тем, как я намыливаюсь, потом мыть меня и тщательно вытирать. В этот раз она заговорила со мной от двери. Спросила, до какого места я добежал. Я ответил, что почти до озера. Она сказала, что я чуть не столкнулся с ее тренером по гимнастике. Между собой мы никогда не называли его по имени. Он всегда для нас был либо «тренер», либо «мистер Ноги». Я ответил, что не видел его. А она на это сказала, что он позвонил ей очень испуганный, потому что не знал, что ему делать, а она ему посоветовала подождать, пока я не вернусь. Я вышел из душевой, обернув полотенце вокруг бедер.
– Он кое-что заметил.
– Где? Что именно?
– В озере. Он видел там мертвую женщину. Ее тело было опутано ветками и водорослями.
– Он к ней подходил?
– Немного приблизился, чтобы убедиться, что она мертва.
Я стоял и смазывал волосы бальзамом с плацентой, чтобы не полысеть подобно большинству наших соседей.
– А это не могла быть какая-нибудь кукла?
– Ах, если бы это было только шуткой!
Я вдруг подумал о том, что именно я мог бы обнаружить женщину, и о том, какое это произвело бы на меня впечатление.
– Обычно в таких случаях сообщают в полицию.
– Конечно, бедняга выходит из дома, чтобы немного пробежаться, и первое, что с ним происходит, он встречается с тем, с чем встречаться бы не хотел. И второе, теперь вместо того, чтобы идти в гимнастический зал и провести занятия с вечерней сменой, он идет в полицию. Полиция приказывает ему сопровождать их к озеру. Им предстоит вытащить тело, на что уйдет много времени. Он не ужинает. Потом его ведут в полицейский участок, где он должен будет сделать заявление. Он изнурен. Полицейские не хотят его отпускать, ведь он единственный, кого можно допросить, единственный, кого можно схватить. Его заставляют повторять по несколько раз одну и ту же историю. А он, нервничая, может запутаться, потому что он и мне самой уже рассказал два варианта, слегка отличающиеся один от другого. Думаю, теперь им покажется подозрительным, что он почти целый час ничего им не сообщал. Положение ухудшается с каждой минутой, и я виновата в том, что посоветовала ему подождать.
– Ему не следовало впутывать тебя в это дело. Он не должен был звонить тебе. Папа никогда тебе не звонил в подобных случаях.
– Оставь в покое папу.
В самом деле, папа был так далек от озера, что мог вовсе не помнить, что таковое вообще существует. Он не имел никакого отношения ни к озеру, ни к мертвой женщине, ни к нам, озабоченным тем, что происходило.
– В любом случае, я думаю, он был не первым, кто ее увидел, – проговорила мать. – Любой разумный человек, увидев подобное, тут же исчезает, поскольку помочь мертвой женщине уже ничем не может, а сам таким образом избегает всяческих осложнений. Конечно, раз полицейские никогда не покидают своих кабинетов, они ничего и не знают.
Мы с моим другом Эдуардо попадали в похожую ситуацию, когда нам очень нравилось, точнее, Эду нравилось, ездить туда на велосипедах. Нам было по одиннадцать лет, и когда мы крутили педали, было заметно, что он очень много думал. Я вообще ни о чем не думал. У меня раздувались ноздри, и, наверное, то же самое происходило с сердцем и легкими. Я вдыхал огромные порции кислорода. И мое внимание привлекали только небо, птички, жнивье да зайцы, которые перебегали дорогу, настороженно поводя ушами. То же самое происходило со мной и в кафетерии «Ипер». Я сосредотачивал внимание на постоянных клиентах. Я знал, как держит бокал каждый из них и как они, стоя у бара, рассматривают его содержимое, излучающее матовый свет. Возможно, мир поделен на тех, кто все время думает, и тех, кто этого не делает. Возможно, те, кто неустанно думает, не могут не упорствовать в вынашивании одной какой-то идеи, потому что не могут дать мозгам покоя, как это делал я, просто окидывая взглядом панораму, бежавшую перед колесом и рулем моего велосипеда. Я постоянно обгонял Эду, не желая этого, и то и дело ожидал, когда он поравняется со мной и мы сможем подъехать к озеру вместе.