С дивана поднялся мистер Ноги, протянул мне руку и с благодарностью пожал мою. Я с угрызением совести подумал о том, что освободил его от моей матери.
– Ну так как? Ты все-таки собираешься поехать с нами в горы? Я принес тебе снаряжение.
Меня крайне опечалила тоска во взгляде матери.
– Спасибо, но я туда не собираюсь, – ответил я и посмотрел на пакету стены.
– Не хочешь посмотреть, что в нем? – спросил он.
– Нет, правда. Это глупо – разворачивать его, чтобы потом снова заворачивать.
– Тебе не нужно его возвращать. Снаряжение мое. Вот уже два года.
– Мне не хочется ехать, серьезно.
– А каков собой жених? – прервала наш разговор мать.
– Его нужно видеть, он словно спустился с экрана телевизора, по которому показывают одну из послеобеденных картин.
– Он богат?
– У него шофер и телохранитель. Остальное можешь себе вообразить.
– Ну, конечно. Волчица в овечьей шкуре.
– Это ты о Тане говоришь?
– В глубине души она такая же, как и та. – Мать имела в виду Марину. – Они ухитряются и пальцем не пошевелить.
Им пришлось подвергнуть меня настоящим пыткам, чтобы я сказал то, что думаю, и думаю ли я, что мать тоже ничего не делает. Я этого не сказал, потому что мне больше всего хотелось, чтобы мать думала, что она делает что-то полезное, хотелось видеть ее удовлетворенной. Я вообще-то не испытывал особой симпатии к людям, которые много работают. С самого раннего детства я привык к людям, которым приходилось работать от случая к случаю, когда возникала потребность в деньгах, а настоящей работы они так и не имели. Я не мог вполне серьезно относиться к категории таких людей, как мистер Ноги, служба которых состояла лишь в том, чтобы круглый год в холод и жару демонстрировать себя. Да и операции Ветеринара не были таким уж рискованным делом, потому что это совсем не одно и то же – проводить вскрытия животных или людей. Курсы Эйлиена в Культурном центре, его исследования были чистейшей воды фантазиями, а работа моего отца, возможно, единственное реальное дело, оставалась для нас невидимой, она находилась в другом измерении, подобно гангстеру, подобно Мексике, подобно Тане.
* * *Летом я не сдал отборочные экзамены, да к тому же мой отец сообщил, что больше не вернется в наш дом и что было бы лучше, если бы я приезжал повидаться с ним к нему домой. Он прислал моей матери письмо. Она его прочитала, смяла и бросила в камин, как это делают в телевизионных сериалах. Потом села на диван и погладила свои трико.
– Что теперь будем делать?
Я достал письмо и сел рядом с матерью. Так же, как это делается в сериалах, обнял ее за плечи и сказал:
– То же, что делали всегда, когда он был с нами.
– Ты в самом деле думаешь, что мы сможем продолжать жить как всегда?
– Конечно, да. Все образуется.
– Не понимаю, почему он так поступил. У него было все, и ничего не нужно было оставлять.
– Но ты же знаешь, что происходит, – сказал я.
Несколько секунд мы сидели молча.
– До сих пор, сынок, мы ни в чем не испытывали недостатка.
– Я не думаю, что он совсем откажется от нас.
– Не знаю, что тебе и сказать, я никак не ожидала, что дело до этого дойдет.
И тут я совершил самую большую глупость в своей жизни – спросил ее:
– Ты все еще любишь папу?
Она с испугом смотрела прямо мне в глаза, но меня не видела, хуже того, видела в моих глазах нечто, чего я сам не знал.
– Мама, что с тобой происходит?
Она не ответила мне ни тогда, ни в течение двух последующих дней. Кроны деревьев отбрасывали на окна кружевную тень. Из туалета шел запах альпийских сосен. Ботинки хрустели на недавно натертом полу, на кухне пока была провизия, за исключением пицц, которые приносил я, дети ходили в плавательные бассейны и возвращались оттуда с полотенцами на плечах. Птицы прятались в тени, а я должен был в поте лица готовиться к сентябрьским экзаменам. Но мать, казалось, ничего этого не замечала. Так что наконец я вошел в комнату и сказал ей:
– Ну, хватит глупостей. Ты должна знать, что в таких условиях мне претит оставаться в этом доме. Я ухожу.
– Подожди, – сказала она, – я вспоминала и думала.
– А теперь что, перестала?
– Да, теперь все вспомнилось.
– Ну тогда пойдем поужинаем в кафетерии «Ипер». Я приглашаю тебя откушать то, что захочешь.
Когда мы ехали туда, на вечерних улицах царило оживление. Из парков доносились звуки музыки, пахло шашлыками и жареными сардинами. Мать сказала:
– Думаешь, он будет счастлив?
– А не все ли равно, – ответил я.
– Нет, это не все равно. Я хочу, чтобы он был счастлив. Не хочу, чтобы за него пришлось беспокоиться.
Мы сели у большого окна, выходившего на автостоянку, на которой в этот час автомобилей было мало, преобладали мотоциклы, возле которых стояли группами парни с девушками. Дети, чьи родители подобно нам сидели в кафетерии, носились как угорелые. В небе висела желтая, большая луна, и к ней хвостом тянулись огни нашего поселка. Невидимый бриз шевелил кроны тополей, ив и сосен, которые я видел здесь с тех пор, как стал соображать. Мне захотелось сказать матери, что я ее люблю, но я сдержался, потому что она чувствовала себя хорошо и без этих излияний.