– Что происходит, ты не хочешь мне объяснить?
– Ничего не происходит, – говорю я.
– А ты что скажешь? – спрашивает он Соню, которая смотрит только на меня, полностью игнорируя шефа. – Я доверился тебе, не прося ничего взамен.
– Я тоже ничего у тебя не просил, – говорю я недовольным и усталым голосом.
Я понимаю, что нахожусь в реальном мире. В реальном мире для тела пути отхода нет. Оно не может прыгнуть на пятьдесят метров, как во сне, ни спастись в самый последний момент. Вот в чем разница. Все настолько реально, что вызывает отвращение. Трусом я себя не считаю, но понимаю, что реальность чудовищно неотвратима и порой человек устает от постоянного пребывания в ней. Это, наверное, объясняется тем, что все, чем мы живем, хотя мы сами и не выбираем своих путей, на нас не похоже и приговаривает нас к тому, чтобы мы это прожили.
– Ты знал, что я тебя любила. Есть вещи, которые сами собой разумеются. Тому, кто тебя любит, ты не можешь просто так дать пинка под зад, и все.
– Пожалуйста, Соня, не путай понятия, – говорю я ей, чтобы не быть грубым по отношению к человеку, который тебя любит.
– Бог мой! – восклицает шеф. – Каким же слепцом я был! Так вы тут трахались. Когда я тебя спрашивал, с кем она приходит, вы уже совокуплялись. – Он хлопает себя по лбу. – Это все равно что взять и убить меня.
Он еще несколько раз ударяет ладонью по лбу, как будто хочет довести себя до истерики. Соню это ничуть не беспокоит.
– Я тебя убью. Ты ведь это знаешь? Правда, сопляк?
– Она уже совершеннолетняя и знает, чего хочет, – говорю я первое, что приходит в голову.
– Ты вообще ничтожество. Ты не можешь мне врать и не можешь смеяться надо мной. Тебе еще многого недостает, чтобы стать настоящим бабником.
События реальной жизни порой разворачиваются самым удивительным образом. Не успев сообразить, что случилось, я уже лежу на полу. На лице кровь. А шеф говорит, вытирая солитер носовым платком:
– Хотел бы я, чтобы ты был настоящим мужчиной, с которым можно было бы драться.
За стеклянной дверью собрались люди, которые явно ожидают, что я поднимусь и нападу на него. Но я всего лишь иду в подсобку, чтобы умыться над маленькой раковиной. В зеркале я вижу, что он поранил мне щеку, и когда открываю кран, чтобы промыть рану, то чувствую, что он стоит у меня за спиной. Я поворачиваюсь настолько, что он получает возможность ударить меня в живот. Кажется неправдоподобным, что такие холеные руки, сжатые в кулаки, обретают такую силу, и я скорчиваюсь от боли. Мной овладевает страшная злость к нему и желание, чтобы он сдох, более сильное, чем желание убить его. И я жду, пока Соня войдет в подсобку, чтобы заняться моей раной.
Она промывает рану и массирует живот эфирным маслом, потом целует меня в висок и укрывает одеялом. Она просит у меня прощения за то, что любит меня сверх меры, и обещает, что будет видеться со мной только тогда, когда я сам этого захочу. Соня просит меня ничего не говорить, потому что мне уже нет необходимости объяснять что-либо. Голова так болит, что я настораживаюсь и слышу мужской голос, который говорит:
– Вот теперь он стал мужчиной и у него должно быть будущее. Он не может и не должен тратить время, ведя подобный образ жизни. Это слишком мало для него, для кого угодно, но в особенности для него, твоего сына, подумай только, с какими людьми он связался. Подумай об этом, – настаивает мужчина.
Я узнаю другой голос:
– Да, я уже знаю, уже знаю. Ты не представляешь, как я страдаю, глядя на него.
Я открываю глаза и вижу очки в позолоченной оправе, через которые на меня смотрят, а рядом с этим человеком мою мать.
– Доктор Ибарра пришел повидаться с тобой и заняться твоим лечением, – говорит мать.
– Кто привез меня сюда?
– Одна блондинка. Она сказала, что нашла тебя на парковке. Это правда, сынок?
Я закрываю глаза в качестве подтверждения.
– На меня пытались напасть, – сообщаю я.
Тогда мать произносит целую речь по поводу опасностей, которые таит в себе город, и отсутствия спокойствия, а также по поводу того страха, с которым мы все выходим на улицу. К счастью, она ничего не говорит о наркоманах.
– Может быть, следует подать заявление в полицию, – говорит носитель очков в позолоченной оправе, который до сих пор лишь смотрел на меня, не говоря ничего.
Я отрицательно качаю головой.
– Ну хотя бы в форме свидетельства, сынок, – говорит мать.
Но я снова отрицательно качаю головой.
– Вряд ли сейчас подходящее время говорить об этих вещах. Ему следует отдохнуть, – говорит очкарик.
Потом я слышу шепот в вестибюле, слышу, как заводится двигатель машины. И я слегка откидываюсь на подушки дивана. Мать садится рядом со мной и очень осторожно проводит рукой по моим волосам. Я делаю вид, что мне больно, чтобы она больше ко мне не прикасалась, и замечаю, что она приняла изрядную дозу, чтобы снять стресс.