– Мама, – говорю я, – ничего особенного не случилось. Это были всего лишь два удара кулаком. Тебе не следовало об этом знать.
– Доктор Ибарра говорит, тебе нужно что-то лучшее, чем видеоклуб. И он думает о твоей возможной работе в клинике.
Моей матери уже ничего не стоит продать дантисту собственного сына. Я уверен, что она не полностью отдает себе отчет о своих действиях. Мы бродим, потерянные в ночи. Она – в банном халате цвета фуксии времен ее занятий спортом, которые озадачили ее жениха, а я – с окровавленным полотенцем для вытирания пота и с лейкопластырем, пересекающим половину лица.
– Я не собираюсь возвращаться в видеоклуб, – говорю я ей. – Мы закрываемся.
* * *Я трачу дни, остающиеся до посещения квартиры Эду, на то, что смотрю кино и гуляю по городку. Меня снова окружают звуки праздного мира. Они доносятся из бесконечных садов, от далеких проигрывателей, хлопающих дверей, жалюзи, выбиваемых ковров. Идут они и от соседнего шале, в котором снова слышен прерывистый лай Одиссея. В «Аполлон» я больше не ходил и поэтому остался без положенного мне вознаграждения, но я решил, что в сложившихся условиях так будет лучше. На своего шефа я не обижаюсь. Он явился орудием реального мира, не более того. Это все равно как если бы я упал с земляной насыпи. И просто невероятно удостовериться в том, что плоть, которая служит для того, чтобы видеть вещи мысленным взором, настолько реальна. Домработница снова стаскивает меня по утрам с кровати. Мои раны ее не волнуют. Первый раз, увидев меня таким, она засмеялась и сказала, что рада, ибо думала, что в моих жилах крови вообще нет.
– Думаю, тот, другой, выйдет сухим из воды.
И чтобы не разочаровывать ее, я согласно киваю головой.
– Мне-то ты можешь рассказать все. Твоя мать видит в тебе ребенка, но я-то вижу мужчину, а мужчина не может терпеть некоторые вещи.
– Конечно, – говорю я.
– Так что если ты мужчина и дерешься как мужчина, ты и жить должен так, как подобает мужчине – трудиться, зарабатывать деньги, иметь невесту, помогать своей матери. Не быть ей обузой.
– Она собирается выйти замуж за одного придурка, – сообщаю я ей.
– Я знаю. А что еще делать бедняжке?
– Могла бы продолжать жить так, как живет сейчас.
– Всем нужны перемены, хотя бы даже и к худшему. Иногда самым худшим является отсутствие перемен. Человек должен знать, что его ожидает что-то новое.
– Думаю, моя мать мечтает только о хорошем доме с мебелью и столовыми гарнитурами самых разных расцветок.
– Тем лучше. Новый дом разочарует ее меньше, чем сказочный принц голубой мечты.
– Но мечтать о человеке более человечно, не так ли?
– А зачем твоей матери становиться более человечной, чем она есть теперь? Из-за нашей человечности нас превращают в настоящих рабов, ни больше ни меньше.
О принце голубой мечты я не слышал с самого детства. Сказочный принц, голубая мечта. Он возникает у меня в памяти, когда я занимаюсь покупками в Ипере, и один знакомый спрашивает меня, что со мной случилось, хотя я больше чем уверен, что об этом каким-то образом уже узнал водитель автобуса, который знает нас с матерью и раззвонил об этом всему свету. Я уже понял: в нашем поселке секретов нет, и тут узнают, что я трахался с Соней, а моя мать ошибочно предполагает, что на меня напали на парковке «Аполлона». Почему «принц голубой мечты»? Почему не желтой или белой? Принц черной мечты был бы хорошим принцем, менее мягким, чем принц мечты голубой, более таинственным, более проблематичным, потому что он появился бы темной ночью из неизвестности, в то время как «голубой» пришел бы утром, известно откуда и без проблем. Какого принца выбрала бы Ю? Несомненно – принца черной мечты. Так что мне нельзя быть принцем голубой мечты. Было бы большой ошибкой претендовать на роль принца ее голубой мечты, особенно теперь, когда я знаю, что принцы голубой мечты обречены на поражение.
Со шрамом на лице, в черном свитере и черных брюках, я являюсь пораньше на свидание с Ю. Открываю дверь, и Ю делает несколько шагов в мою сторону. Смотрит на меня с удивлением, точнее с изумлением. Хранит молчание. Отступает, чтобы разглядеть меня получше. Тогда я вручаю ей коробку и говорю:
– Раздевайся.
Она медленно раздевается перед неулыбчивым мужиком со шрамом, на которого она только смотрит без малейшего стыда и без малейшего притворства, понимая его возбуждение. Думаю, мое возбуждение передается и ей. Когда на ней уже ничего из одежды не остается, я вынимаю из коробки китайскую пижаму черного цвета с вышитым на груди драконом. Надеваю ее на Ю, потом сгребаю в горсть ее волосы и говорю ей, что хотел бы видеть ее такой всегда. А она отвечает: