— А как же завтрак?
— Позавтракаешь, когда спустишься.
Джейкоб спешит наверх, оставляя нас с Генри наедине.
— Ты, должно быть, шутишь, — напускаюсь я на него. — Думаешь, можешь вот так однажды появиться, как прекрасный рыцарь, и спасти положение?
— Учитывая то, что именно я выписал чек адвокату, — отвечает Генри, — я имею право удостовериться, что он не зря ест свой хлеб.
Я тут же вспоминаю об Оливере. О том, что произошло между нами и не имеет к работе никакого отношения.
— Послушай, — начинает Генри, и бахвальство слетает с него, как снег с дерева, — я приехал сюда не для того, чтобы еще больше усложнить твою жизнь, Эмма. Я приехал помочь.
— Ты не можешь быть их отцом только потому, что тебя заела совесть. Ты либо отец двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, либо вообще не отец.
— Может быть, спросим у наших детей, что хотят они: чтобы я остался или уехал?
— Ладно. Это как помахать перед их носом новой видеоигрой. Ты для них новинка, Генри.
Он едва заметно улыбается.
— Уже и не помню, когда в подобном в последний раз меня упрекали.
Раздается шум — по лестнице, гулко топая, спускается Тео.
— Ура, ты приехал! — восклицает он. — Фантастика!
— Все благодаря тебе, — отвечает Генри. — После того как ты проделал такой путь, чтобы увидеться со мной, я понял, что не могу сидеть дома и делать вид, что ничего не происходит.
Тео громко смеется.
— А почему бы и нет? Я так поступаю постоянно.
— Я не собираюсь это слушать, — говорю я. — В половине десятого мы должны быть в суде.
— Я тоже поеду, — говорит Генри. — Для моральной поддержки.
— Спасибо тебе большое, — сухо благодарю я. — Не знаю, как бы я пережила этот день, если бы не ты. Подожди. Я уже пережила без тебя пять тысяч дней.
Тео просачивается между нами и открывает холодильник. Достает грейпфрутовый сок и пьет прямо из пакета.
— Боже, какая милая семейка! — Он смотрит наверх, когда в трубах перестает шуметь вода. — Я следующий в душ, — возвещает он и уходит.
Я опускаюсь на стул.
— И как ты это себе представляешь? Ты сидишь в суде и изображаешь беспокойство, пока твоя нынешняя семья ждет, когда откроется аварийный люк?
— Эмма, это несправедливо…
— Жизнь вообще несправедлива.
— Я буду здесь столько, сколько потребуется. Мэг понимает, что я в ответе за Джейкоба.
— Понятно. В ответе. Но почему-то она забыла пригласить его в солнечную Калифорнию, чтобы познакомить со сводными сестрами…
— Джейкоб не сядет в самолет, и ты это прекрасно знаешь.
— Значит, ты планируешь войти в его жизнь, а сразу после суда исчезнуть?
— Я ничего не планирую.
— А что потом?
— За этим я и приехал. — Он делает шаг ко мне. — Если… если случится худшее и Джейкоб не вернется домой… я знаю, что он сможет всегда на тебя рассчитывать, — говорит Генри. — Но я подумал, что тебе нужен человек, на которого могла бы рассчитывать ты сама.
В моей голове проносятся сотни язвительных ответов — большей частью заключающихся в том, как я могу ему доверять, если однажды он меня уже предал. Но вместо этого я качаю головой.
— Джейкоб вернется домой, — заверяю я.
— Эмма, ты должна…
Я поднимаю руку, как будто могу остановить поток его слов.
— Приготовь себе завтрак. Мне нужно переодеться.
Я оставляю его в кухне, а сама иду наверх, в спальню. Через стену я слышу, как в душе поет Тео. Сажусь на кровать, свесив руки между коленями.
Когда мальчики были маленькими, мы установили семейные правила. Я написала их на зеркале в ванной комнате, когда мальчики купались. И в следующий раз, когда ванная наполнялась паром, они мистическим образом появлялись на зеркале: заповеди для малыша и его болезненно щепетильного брата-аутиста, законы, которые нельзя нарушать.
1. Убирать за собой.
2. Говорить правду.
3. Чистить зубы дважды в день.
4. Не опаздывать в школу.
5. Заботиться о брате; он единственный, кто у тебя есть.
Однажды вечером Джейкоб спросил меня, а должна ли я следовать этим правилам. Я ответила утвердительно. «Но, — возразил он, — у тебя нет брата». — «Тогда я буду заботиться о тебе», — пообещала я.
Но не смогла.
Сегодня, возможно, и завтра, и послезавтра Оливер будет выступать в суде и пытаться завершить то, что я безуспешно делала все эти восемнадцать лет: уговаривать посторонних людей поставить себя на место моего сына. Заставить их проявить сочувствие к ребенку, который сам сочувствия испытывать не способен.
Когда Тео заканчивает мыться, в душ отправляюсь я. Воздух все еще тяжелый от пара и жары; зеркало запотело. Я не вижу слез в своих глазах, но это и к лучшему. Потому что я знаю своего сына и всем сердцем верю, что он не убийца. Но шансы на то, что присяжные солидарны со мной, — минимальные. Потому что, как бы я ни храбрилась перед Генри — и перед собой самой, я знаю, что Джейкоб домой не вернется.
ДЖЕЙКОБ
Тео еще не одет, когда я стучу в его комнату.
— Какого черта, чувак? — восклицает он, прикрываясь полотенцем.
Я закрываю глаза и жду, пока он не разрешает мне их открыть, а потом вхожу в его комнату.
— Помоги мне с галстуком, — прошу я.
Я очень горд тем, что сегодня оделся без всяких проблем. Я немного встревожился из-за пуговиц на рубашке, которые казались мне горячими углями на груди, но я надел вниз футболку, и теперь это не так мучительно.
Тео стоит передо мной в джинсах и толстовке. Жаль, что я не могу отправиться в таком виде в суд. Он поправляет мне воротничок и начинает продевать концы галстука в петлю, чтобы завязать узел, а не то безобразие, какое получилось у меня дважды. Галстук похож на длинный, узкий вязаный шарф; он нравится мне намного больше, чем тот полосатый, который вчера повязал на меня Оливер.
— Вот так, — говорит Тео и сутулится. — Что ты думаешь о папе?
— Я не думаю о нем, — отвечаю я.
— Я имею в виду, о его приезде.
— А-а, хорошо, что приехал.
На самом деле я не знаю, хорошо это или плохо. В конце концов, какая разница, приехал он или нет? Но, похоже, так реагируют обычные люди на появление близкого родственника. К тому же, надо отдать ему должное, он пролетел четыре тысячи восемьсот километров.
— Я думал, мама взорвется.
Не знаю, что он имеет в виду, но киваю и улыбаюсь. Вы бы удивились, куда может завести в разговоре подобный ответ, когда вы совершенно сбиты с толку.
— Ты помнишь его? — спрашивает Тео.
— Он звонил и поздравлял меня с днем рождения. Это было всего три с половиной месяца назад…
— Нет, — перебивает Тео, — я имею в виду, ты помнишь его в детстве? Когда он еще жил с нами?
На самом деле я помню. Помню, как лежал в кровати между мамой и папой и прижимал руку к его щеке, пока он спал. Она колючая из-за растущей бороды, раньше меня очень интересовала ее текстура, к тому же мне нравился звук, когда папа чесал щетину. Помню его портфель. Там лежали дискеты различных цветов — мне нравилось перекладывать их по цвету — и скрепки в маленьких коробочках, которые я раскладывал на полу в его кабинете, пока он работал. Однако временами, когда папа писал программы, оказывался в тупике или радовался, он кричал, отчего обычно начинал вопить и я, и ему приходилось звать маму, чтобы она забрала меня, а он смог доделать работу.
— Однажды он взял меня собирать яблоки, — говорю я. — Нес меня на плечах и показывал, как собирают яблоки в корзины, чтобы не подавить.
Какое-то время я записывал интересные факты о яблоках, потому что, насколько я помню отца, он, по крайней мере поверхностно, увлекался помологией — наукой о плодоводстве. Настолько, что однажды повел меня в сад на целый день. Например, мне известно, что:
1. Больше всего яблок в мире выращивают в Китае, Соединенных Штатах Америки, Турции, Польше и Италии.
2. Чтобы получить галлон сидра (около 4 литров) требуется тридцать шесть яблок.
3. В США больше всего произрастает яблок сорта «Рэд Делишиоз».