Выбрать главу

— Ты знаешь, почему станции АМ-диапазона лучше ловятся ночью? — спрашивает Джейкоб. — Потому что верхние слои атмосферы лучше отражают радиосигналы, когда солнце меньше разогревает своими лучами верхние слои атмосферы.

— Спасибо, — отвечаю я, — без этого я бы не заснул.

Джейкоб удивленно смотрит на меня.

— Правда?

— Нет, я шучу.

Он скрещивает руки на груди.

— Слышал бы ты себя в суде! Я не «догоняю» сарказм. Я сосредоточен только на самом себе. В любой момент я могу совершенно потерять голову, становлюсь сумасшедшим.

— Ты не сумасшедший, — возражаю я. — Просто я хочу, чтобы присяжные признали тебя с точки зрения закона невменяемым.

Джейкоб резко откидывается на спинку сиденья.

— Я не большой любитель навешивать ярлыки.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда мне впервые поставили диагноз, мама испытала облегчение, потому что решила, что это как-то может помочь. Я вот о чем: учителя считают, что детям, которые читают книги, предназначенные ученикам на восемь классов старше, и делают сложные математические вычисления уже в третьем классе, не нужна специальная помощь, несмотря на то что они являются предметом постоянных насмешек. Диагноз помог мне получить ИУП, что по-своему хорошо, однако произошли изменения и в худшую сторону. — Джейкоб пожимает плечами. — Наверное, я ожидал, что со мной произойдет то же, что и с моей одноклассницей, у которой огромное красное пятно на пол-лица. К ней подходят и прямо спрашивают, что это такое, а она объясняет, что это родимое пятно и оно не болит. Точка. Никто не спрашивает, можно ли заразиться родимым пятном, как вирусом, никто не прекращает с ней играть из-за пятна. Но как только ты признаешься, что аутист, собеседник начинает говорить громче, как будто ты глухой. И то, за что раньше хвалили — необычайно острый ум или по-настоящему отличная память, — внезапно становится чертами, которые делают тебя еще более странным. — На мгновение он замолкает, потом поворачивается ко мне. — Не я аутист. У меня аутизм, а еще у меня каштановые волосы и плоскостопие. Поэтому я не понимаю, почему меня всегда называют «ребенок с синдромом Аспергера».

Я не отрываю взгляда от дороги.

— Потому что лучше быть ребенком с синдромом Аспергера, чем человеком, который убил Джесс Огилви, — отвечаю я.

Остаток пути мы молчим.

Символично, что Генри появился в тот день, когда еда не была исключительно «по Аспергеру». Эмма приготовила бифштекс с печеным картофелем и подливкой и безглютеновые шоколадные пирожные. Если Генри и заметил отсутствие зеленых овощей — или, в данном случае, пищи не коричневого цвета, — он ничего не сказал.

— Значит, Генри, вы занимаетесь программированием? — начинаю я разговор.

Он кивает.

— Сейчас я занимаюсь тем, что интерпретирую расширяемый язык разметки для веб-приложений «укажи и щелкни» для Ай-пи-фона, что оживит четыре сотни современных американских этнических блюд, придаст им остроту китайских трав и специй.

Он начинает пятнадцатиминутную лекцию о компьютерном программировании, понятную лишь посвященным. Никто из нас его не слушает.

— Похоже, яблоко от яблони недалеко упало, — замечаю я.

— На самом деле я работаю на компанию «Эдоби»,[21] — замечает Генри.

Смеемся только мы с Тео. Интересно, а Генри кто-нибудь ставил диагноз?

— Вы женились второй раз, не так ли?

Я смотрю на Эмму.

— Да. У меня две дочери, — отвечает он и тут же добавляет: — Вдобавок, разумеется, к двум сыновьям.

— Разумеется, — подтверждаю я и разламываю пирожное пополам. — Когда вы уезжаете?

— Оливер! — одергивает меня Эмма.

Генри смеется.

— Все зависит от того, как долго продлится суд. — Он откидывается на стуле. — Эмма, ужин был великолепен.

«Подожди до Синей пятницы!» — думаю я.

— Мне стоит подыскать гостиницу. Я не спал целых тридцать шесть часов и валюсь с ног от усталости, — признается Генри.

— Оставайся здесь, — приглашает Эмма, и мы оба — и я, и Генри — удивленно смотрим на нее. — Глупо заставлять тебя тащиться бог знает куда, если завтра утром мы вместе едем в суд, ведь так? Тео, отец будет спать у тебя в комнате, а ты ляжешь на диване.

— Что? — возмущается Тео. — Почему это я должен уступить свою комнату? Почему не Джейкоб?

— Поставлю вопрос по-другому, — отвечает Эмма. — Ты станешь спать на диване или будешь помогать мне успокаивать Джейкоба после очередного приступа?

Тео, разозлившись, вскакивает из-за стола.

— Где взять чертовы подушки?

— Я никого не хочу… — начинает Генри.

— Эмма, — вмешиваюсь я, — можно тебя на минутку?

— Сейчас. Ты хотел поговорить о свидетельских показаниях? — Она поворачивается к Джейкобу. — Дорогой, ты не мог бы убрать со стола и загрузить посудомоечную машину?

Джейкоб встает и начинает убирать посуду, а я тяну Эмму наверх.

— Нужно найти спокойное место, — говорю я и веду женщину в ее собственную спальню.

Раньше я никогда не заходил сюда. Тут тихо, все в прохладных зеленых и бирюзовых тонах. На комоде дзэн-сад с грабелькой и тремя черными камнями. На песке кто-то написал «НА ПОМОЩЬ!».

— Я волнуюсь только о перекрестном допросе, — признается Эмма.

И это единственное, что она успевает сказать, прежде чем я хватаю ее в охапку и целую. И тоже не слишком нежно. Как будто изливаю на нее переполняющие меня чувства, которые не могу выразить словами.

Когда она высвобождается из моих объятий, губы у нее розовые и припухшие, и я тут же снова бросаюсь к ней, но она кладет руку мне на грудь, чтобы сдержать мой порыв.

— Боже мой! — На ее лице появляется улыбка. — Ты ревнуешь!

— А к чему, черт побери, все эти экивоки? «Глупо заставлять тебя тащиться…»

— Так и есть. Он отец мальчиков, а не просто посторонний с улицы.

— Значит, он будет спать здесь, прямо за этой стеной?

— «Спать» — ключевое слово в этом предложении, — говорит Эмма. — Он здесь ради Джейкоба. Поверь мне, у Генри нет скрытых мотивов.

— Но раньше ты его любила.

Она удивленно приподнимает брови.

— Неужели ты думаешь, что я все пятнадцать лет сидела и тосковала по нему? Ждала момента, когда он опять войдет в эти двери, чтобы я могла спрятать его наверху в спальне и соблазнить?

— Нет, — отвечаю я. — Но я бы не стал сбрасывать его со счетов.

Она секунду пристально смотрит на меня и заливается смехом.

— Ты не видел его идеальную маленькую женушку и идеальных дочурок. Поверь мне, Оливер, я не являюсь любовью всей его жизни, той, что он не может забыть.

— Ты моя любовь, — признаюсь я.

Улыбка сползает с ее лица. Она встает на цыпочки и целует меня в ответ.

— Разве это тебе не нужно?

Мы оба вздрагивает от голоса Джейкоба и отстраняемся друг от друга. Он стоит в дверях, одна рука лежит на ручке двери, в другой он держит мой портфель.

— Ты только что… — Он подыскивает слова. — Вы двое…

Не говоря больше ни слова, он с такой силой швыряет в меня портфель, что я охаю, когда его ловлю. Он бежит по коридору в свою комнату и хлопает дверью.

— Что он видел? — лихорадочно спрашивает Эмма. — Когда он вошел?

Внезапно в дверях появляется Генри. Он озадаченно смотрит в ту сторону, где скрылся Джейкоб, потом переводит взгляд на Эмму.

— У вас все в порядке?

Эмма поворачивается ко мне.

— Думаю, тебе лучше поехать домой, — говорит она.

ЭММА

Когда я вхожу в комнату Джейкоба, он согнулся над столом, мурлычет себе под нос песню Боба Марли и яростно пишет поперек зеленой книги для записей:

1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233

Я беру из его рук карандаш, и он поворачивается на своем вращающемся стуле.

— «Я сделала тебя рогоносцем, милый?» — с горечью произносит он.

— Никаких цитат из фильмов, — говорю я Джейкобу. — Особенно из «Остина Пауэрса». Я знаю, что ты расстроен.

— Еще бы! Я-то думаю, что мама обсуждает с моим адвокатом свидетельские показания, которые будет давать в суде, а вместо этого она засовывает ему в горло свой язык! Да, есть от чего расстроиться.

вернуться

21

Здесь игра слов, яблоко по англ. «apple».