Он садится рядом и подтягивает колени к груди. В нескольких метрах от нас к автозаправке подъезжает машина. Из нее выбирается водитель, с недоумением разглядывает нас, потом протягивает в окошко свою кредитную карточку.
— В таком случае мы попросим судью объявить перерыв, как только войдем в зал судебных заседаний. — Он склоняет голову набок. — Что скажешь, Джейк? Ты готов вместе со мной дать им отпор?
Я сжимаю и разжимаю пальцы ног, обутых в выходные туфли. Проделываю это трижды, на удачу.
— «Люблю запах напалма по утрам», — отвечаю я цитатой из «Апокалипсиса сегодня».
Оливер отводит глаза.
— Я нервничаю, — признается он.
Не очень-то приятно услышать подобное признание от собственного адвоката перед самым началом процесса, но мне нравится, что он не врет.
— Ты говоришь правду, — констатирую я.
Это комплимент, но Оливер воспринимает его как руководство к действию. Он колеблется.
— Я скажу им, что ты невиновен. — Потом встает и отряхивает брюки. — Ну, что скажешь?
Это фраза с подвохом. Большей частью люди произносят ее, когда ты еще ничего не сказал, но, разумеется, как только ты укажешь на тот факт, что еще ничего не говорил, — ты уже произнес слова.
— Неужели мне придется еще раз идти мимо этих людей? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает Оливер. — Но у меня появилась идея.
Он ведет меня к краю парковки, где нас ждут встревоженные мама с Тео. Я хочу кое-что сказать Оливеру, но это желание блекнет перед более насущными проблемами.
— Закрой глаза, — велит он.
Я закрываю. Потом чувствую, как он берет меня за правую руку, а мама за левую. Мои глаза все еще закрыты, но я слышу гул голосов и непроизвольно начинаю издавать похожий звук.
— А сейчас… запевай!
— «Я убил шерифа, но не стрелял в его помощника…» — Я замолкаю. — Я до сих пор их слышу.
Песню подхватывает Тео, потом Оливер и мама. Поем все вчетвером — не спетый квартет, импровизированный, — да так и поднимаемся по лестнице в здание суда.
Сработало! Вероятно, музыкальный номер удивил зевак — море журналистов расступилось, и мы прошли прямо посредине.
Я настолько поражен, что не сразу соображаю, что за кость засела в моем горле еще до того, как мы поднялись по ступенькам.
1. Я сказал Оливеру устное равенство, которое назовем «пи»: «Ты говоришь правду».
2. Он ответил «эр»: «Я скажу им, что ты невиновен».
3. В логическом равенстве этого разговора я допускаю, что «пи» равно «эр».
4. Теперь я понимаю, что это необязательно правда.
До того как мы стали заниматься с Джесс, мне приходилось посещать занятия по социальной адаптации в школе. Туда в основном ходили дети, которые, в отличие от меня, были не слишком заинтересованы в том, чтобы влиться в общество. Робби был неизлечимым аутистом и чаще всего занимался тем, что перекладывал карандаши из одного угла комнаты в другой. Джордан и Ниа имели психические отклонения и занимались по специальной программе, а не с остальной группой. Вероятно, больше всего мы были похожи с Серафимой, несмотря на то что у нее диагностировали синдром Дауна. Она так отчаянно хотела принимать участие в происходящем, что забиралась на колени к незнакомому человеку и обхватывала его лицо ладонями. Это умиляло, когда ей было шесть лет, но когда исполнилось шестнадцать — настораживало.
Луа, учительница, придумывала различные интерактивные игры, в которых нам приходилось принимать участие. У нас была ролевая игра, когда мы должны были здороваться друг с другом, как будто и не сидели в одной комнате целых полчаса. Устраивали соревнования, как долго сможем не отводить в сторону взгляд. Однажды она использовала таймер в форме яйца, чтобы показать нам, когда стоит прекращать разговор на одну тему, чтобы дать возможность другому поучаствовать в беседе, но игру спешно пришлось прекратить, потому что Робби вышел из себя, как только раздался сигнал таймера.
Каждый урок заканчивался тем, что мы становились в круг и говорили соседу комплименты. Робби всегда говорил одно и то же, независимо от того, с кем рядом стоял: «Я люблю водяных черепах».
(Он на самом деле их любил. Он знал о черепахах больше, чем кто бы то ни было из моих знакомых, и, вероятно, таким уникумом и останется. Если бы не он, я бы до сих пор путал водяных черепах с коробчатыми.)
Джордан и Ниа всегда говорили комплименты о внешности: «Мне нравится твоя прическа. Мне нравится, что у тебя красная юбка».
Однажды Серафима сказала, что ей нравятся мои рассказы о митохондриальной ДНК. Я повернулся к ней и ответил, что мне не нравится, что она лжет, поскольку именно в этот день она воспользовалась жестом, который был принят в классе: поднятые вверх в форме буквы «V» два пальца, когда мы хотим сказать Луа, что устали от обсуждаемой темы, несмотря на то что даже не дошли до того, как именно это нас всех касается.
Именно тогда Луа позвонила маме, и мама нашла Джесс.
Я учился выказывать восхищение и с Джесс, но с ней все было по-другому. С одной стороны, мне нравилось делать ей комплименты. Мне на самом деле нравились ее волосы — похожие на волоски кукурузы, от которых очищаешь кочан, прежде чем погрузить его в кипящую воду. Нравилось, что она нарисовала смешные рожицы на белых резиновых подошвах своих кроссовок. А когда я без устали говорил о криминалистике, она не складывала пальцы в букву «V», наоборот, задавала наводящие вопросы.
Казалось, таким образом она познает меня, познает, как работает мой мозг. Он похож на лабиринт: нужно следовать за всеми поворотами и изгибами, чтобы понять, откуда я начал. И я радовался, что Джесс с охотой уделяет этому время. Полагаю, я по-настоящему и не задумывался над тем, что мама, вероятно, платит ей. По крайней мере, до тех пор, пока этот идиот Марк Макгуайр не заявил об этом в пиццерии. Но все же было непохоже, чтобы она сидела и считала минуты, сколько ей еще придется мучиться в моем обществе. Вы бы это сразу поняли, если бы ее увидели.
Мой любимый урок с Джесс — когда мы отрабатывали приглашение на танец. Мы сидели «У Венди», потому что попали под чертов ливень. Пока шел дождь, Джесс решила перекусить, хотя выбор еды без глютена и казеина был невелик. Я заказал две печеные картофелины, к ним салат без заправки, а Джесс выбрала чизбургер.
— Тебе даже картошку фри нельзя?
— Нет, — ответил я. — Все дело в масле, на котором ее жарят. Только в «Хутерз» продается картофель фри без глютена.
Джесс засмеялась.
— Да, больше я тебя сюда не приведу. — Она смотрит на мой картофель, на салат без заправки. — Ты даже маленький кусочек масла съесть не можешь?
— Нет, только соевое, — пожимаю я плечами. — Привыкаешь.
— Значит, — произносит она, вертя в руках чизбургер, — для тебя это поцелуй смерти?
Я чувствую, как вспыхиваю. Я не понимаю, о чем она говорит, но одного слова «поцелуй» в ее устах довольно, чтобы я почувствовал, что только что съел бабочку вместо огурца.
— Дело не в аллергии.
— А что случится, если съешь?
— Не знаю. Думаю, меня легче будет расстроить. Диета просто помогает, хотя никто не знает почему.
Она смотрит на чизбургер и отковыривает с него семечко.
— Может быть, и мне сесть на диету?
— Тебя же ничего не расстраивает, — говорю я.
— Много ты знаешь! — восклицает Джесс, потом качает головой и возвращается к теме дня. — Давай. Приглашай.
— Гм… — Я смотрю на картофель. — Хотите со мной потанцевать?
— Нет, — решительно возражает Джесс. — Нужно уламывать партнершу, Джейкоб.
— Я просто… собирался потанцевать и подумал, поскольку ты тоже здесь…
— Продолжай в том же духе, — говорит она.
Я заставляю себя взглянуть Джесс в глаза.
— Похоже, ты единственный человек, который меня понимает. — Я с трудом сглотнул. — Когда ты рядом, окружающий мир не кажется неприступным. Пожалуйста, потанцуй со мной, — произнес я, — потому что ты — моя музыка.
У Джесс рот приоткрылся.
— Да, Джейкоб, да! — закричала она, внезапно сорвалась с места, рывком подняла меня и обняла.