Он закрыл глаза. Действовать нужно было немедля.
– Агнесса! – крикнул он. Бабка, кряхтя, поднялась с кровати. – Сложи мне всю еду, что возможно. Суп оставь, съешь сама и гостей позови. Я пойду собираться, – он глубоко вздохнул.
– Ишь какой, – проворчала бабулька, складывая в холщовый мешок крендели и куски пирога. – Агнесса, значит… переболтал ты со старшим, а?
Он покачал головой.
– Извини, бабуль, не подумал. Всё было вкусно, – добавил он, – всё было хорошо. Спасибо тебе, – он чуть приобнял старуху за плечи и прошёл в комнату с кроватью. Свёрток его лежал нетронутый. Подумав, он вынул из него щедрую горсть вчерашних монет, в которой блеснуло и несколько серебряных, и сунул их под подушку. Пусть ей хоть немного будет полегче.
– Ты заходи ещё к нам, а? – попросила Агнешка, заискивающе глядя ему в глаза. В руках она держала мешок, из которого торчал кусок рульки, и ту самую злосчастную бутылку. – Не обидим ничем, ты ж знаешь.
– Я попробую, – улыбнулся Фауст. – Спасибо тебе за всё, Агнешка, – он крепко обнял свою добродетельницу, вздохнул и забрал у неё ношу. Бутылку он сунул в тот же свёрток, где лежали инструменты для концертов. Бабка на прощанье только вздохнула тихонько и смотрела вслед, не отрываясь. Из окон то и дело высовывались люди, с тоской смотревшие ему вслед и машущие рукой.
Путь к храму, похоже, был самой приличной дорогой в деревне. Дом Лотара тоже был по пути: это было единственное пристойно выглядящее здание белого известняка. На первом этаже, похоже, была управа, а жила семья наверху. Фауст уже прошёл рыночную улочку (подъезд к ней, и правда, стоило бы замостить) и стойла со скотиной, когда увидел наконец храмовые стены. Старое здание, похоже, было когда-то построено из гладкого, дорогого белого мрамора, но от былой красоты остались только обломки стен и уже замшелые осколки камня в зелёной траве. Сейчас из блестящих отполированных мраморных останков росли крепко сбитые деревянные стены, старые, но чистые и целые. Храм возвышался надо всеми деревенскими постройками, у него была острая крыша и узкие, высокие окна. Около замощённой дорожки ко входу запоздало цвели кусты белого шиповника.
Переждать день до заката Фауст решил в одном из сарайчиков рядом. Он заглянул во все: в одном лежали свечи и мешки, полные сухих ароматных листьев; в другом – обгорелые и промокшие уже книги; а третий оказался местом хранения лопат и вёдер. Именно здесь он и разобрал небольшой уголок, чтобы скрыться от посторонних глаз. Как только последняя тяпка была отодвинута, юноша присел на земляной пол, опёрся на хлипкую стеночку сарая и с наслаждением вцепился зубами в кусок пирога, который оказался ещё тёплым. Внутри была гречка и печень, тушёные с неизвестными ему горьковатыми пряностями. Парень хоть и поел перед выходом от Агнешки, но горячей еде всё равно был очень рад. После он принялся перебирать содержимое своего порядком распухшего свёртка. В кошеле от подручника было почти пять десятков золотых имперских монет и несколько медяков. Коробочка, которую ему отдал старик с муравьями, была до верху полна крупными бусинами, а снизу лежали серебряная цепочка и булавка. Похоже на разобранную то ли брошь, то ли подвеску. Интересно, он это в секрете у своей жены утащил, или она ему сама отдала? От свиной рульки за время утреннего сна остались хорошо если две трети. Это было и обидно немного, и всё же радостно: нога была очень большая, и тащить её всю было бы куда тяжелее. А вот сумка с инструментами, наоборот, похудела. Придётся на обратный путь выклянчить свечи у Гнея: всё равно поедут все вместе.
Фауст и не заметил, как его снова начала одолевать дремота. Когда он очнулся, в неудобной позе, опершись ноющей спиной на холодную деревянную стену, из щелей в досках уже бил красно-золотой свет закатного солнца. Собрав свои сокровища обратно в мешки, он приоткрыл дверь, чтобы понять, не ждут ли его уже на улице. Лотар шёл далеко вдали по дороге, внимательно вглядываясь в храмовый двор. Похоже, он поставил караульных на выходе из деревни и знал, что мастер всё же не пытался никуда уйти. В этот раз он был один, без своих верзил-спутников. Фауст прикрыл дверь и встал в сарайчике, потянув спину. С каждым шагом снаружи, которые теперь были отчётливо слышно, ему становилось всё более неуютно. Я не участвую в службе, мысленно твердил он. Меня никто не увидит. Это как уборка двора. Я не буду делать ничего из того, что свяжет меня со здешними богами.