– Я был ребёнком, – негромко ответил он. – Мне было всего четырнадцать. Только языки кончил изучать. Ты что же, думаешь, что я своими руками смастерил тот самый снаряд, который поразил твоих родных?
Всхлипы за дверью снова стали чаще.
– Ты… ты сказал, что ты наследник. И хочешь продолжить дело семьи. И никому его не отдашь, и… – раздался гулкий удар в дверь и громкие рыдания, – я… я мало что могу сделать дельного, ты сам знаешь, – сквозь плач сложно было разобрать слова, – и гусли мои… не нужны никому, на самом деле. Но, – голос стал чище, – покуда есть возможность, я всё сделаю, чтоб ноги вашей у нас на земле не было!.. – последние слова девушка почти выкрикнула, а после послышался утихающий топот.
– Убежала… – растерянно прошептал Фауст. До него начал наконец доходить смысл всего, что он услышал за последние сутки. Какое совпадение, сказал ему Лазарь, что именно ты, да без запроса в управу. Именно я… и власти не знают… так вот почему они тянут время и ждут князя! Не нужен он им. Да отправили ли они вообще ему весть, или это сказали просто для красного словца? И беда была не в том, что он у дозорных не отметился. Повод – въезд без ведома властей… а как красиво было обвинить его в шпионаже, чтоб можно было полностью отрезать от внешнего мира! «Ещё и денег дадут сверху, чтоб дело замять»… это, верно, если в Мотасе раньше прознают, чем князь здешний приедет. Потому и письмо отправить нельзя. Он снова вспомнил толпу, которая встречала его из подвала. Кажется, девчонка успела раструбить новость по всем знакомым, а не только доложить караульным. Значится, нужно как-то передать весточку домой… а как же это можно сделать? Ему вновь вспомнился богатый земляк на ярмарке. Кто это, интересно, был? «Самое защищённое снаружи и снутри место», сказал ему охранник. Выходит, они уверены, что ни сюда, ни отсюда никто живой не пройдёт. Фауст снова встал и принялся неторопливо ходить из угла в угол, насколько позволяла цепь на ноге. В движении думать было проще. Почему-то ему казалось, что Лазарь, хоть и отнёсся к нему добродушно, но подобные просьбы исполнять не будет, даже если посулить ему хорошую награду. А как иначе связаться с внешним миром? Отчаянно захотелось, чтоб остальные мастера приехали как можно быстрей и узнали весть. А они её узнают, точно узнают, как только въедут и назовутся дозорным на воротах. С ними уж точно спорить не будут, и проводят сюда, и… мысли в голове носились безумным хороводом, перепрыгивая с тоски по друзьям на ждущего с той стороны двери охранника, на ярмарочные шатры, гусли на матрасе и так и не купленную розовую пастилу. Что же со мной творится… опять вспомнился вышитый медведь. Позволь помочь. Не говори ни с кем. Везде враги.
Тем более – у тебя.
Сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу, Фауст в отчаянии рухнул на доски. Каждая смена положения отзывалась тягучей болью в голове. Сколько же времени он провёл вчера на полу без чувств? Стало вдруг смешно, что Лазарю с его порезом он помочь смог, а себя от боли излечить не выйдет. За окном раздался отдалённый гром и частые удары капель. По стене потекли первые холодные ручейки воды. Только этого не хватало.
Собравшись с силами, мастер одну за другой перетащил доски в другой угол комнаты, чтоб до них не долетели ледяные брызги, и свернулся калачиком, накрывшись поверх простынкой. Под мерные удары капель он то и дело проваливался в сон, но просыпался каждый раз, когда на улице снова было слышно приближающуюся грозу.
Ливень шёл до самого утра. На полу со стороны оконца появились лужи, и воздух в камере стал ещё более холодным и затхлым. Когда горло начало саднить где-то глубоко внутри, и прокашляться становилось всё труднее, Фауст подумал было, что хуже уже не будет. Но, когда сквозь последние дождевые капли он услышал недовольные голоса толпы над окном, то понял, что нет, будет, и ещё как. Городские, похоже, прознали, где его держат. «Нашли в твоём лице возможность выплеснуть свою злость»… хоть бы до окна не дошли. Впервые мысль о том, что сюда никто не проберётся снаружи, вызвала у него облегчение, а не досаду. Разобрать голоса было сложно, но мастер готов был поклясться, что они не с добрыми намерениями сюда пришли.Сонное короткое забытье приходило днём ещё несколько раз, и всегда пробуждение было насильным – от стука о стены, криков на улице или лязга двери. Однажды, проснувшись, Фауст увидал около своей постели остывший знакомый мятный чай. Как же Лазарь так тихо пробрался? Если б разбудил, то, может, и на горячее бы успел. Дышал юноша теперь мелко и часто, чтоб не раздражать и без того больное горло. Как хочется просто сделать глубокий вдох, и чтобы воздух сухой и тёплый. Как в степи. По дороге. И того горячего напитку, что он пробовал в подвале накануне ярмарки. Он сел, укутавшись в простыню; подумав, встал и снова принялся ходить по камере. Сейчас это было тяжелее, после нескольких шагов надо было остановиться и отдышаться. Было больно, голодно и очень одиноко. Хоть бы он зашёл сюда. Хоть бы зашёл.