Утренняя улица едва не ослепила его. Он вдохнул тёплый летний воздух и хрипло закашлял от боли в груди. Стоило просидеть неделю в подвале, чтобы начать ценить обычный солнечный свет и духоту. Вокруг были слышны голоса и топот.
– Э, стой, – Лазарь махнул рукой встречному всаднику в одежде дозорного, – езжай к воротам и передай, что можно уже открывать, – тот кивнул и ускакал прочь по дороге. Караульные сели на телегу, подсадили Фауста и тронулись в путь. Острог, похоже, был на краю города. Он не помнил этих улиц. Вояки тихо переговаривались между собой – о прошедшей ночи, о семейных передрягах, о последних сплетнях. Неужели им всё настолько не важно?.. Мне больше не нужна помощь, вдруг понял Фауст, слушая легкомысленные беседы дозорных. Мне нужно дозволение. От себя самого. И именно оно и станет ответом, достоин ли я наследства.
На площади собрался, верно, весь город. Толпа негромко переговаривалась, от прежних ярмарочных счастливых голосов не осталось и следа. Телега проехала по краю, люди перед ней пытались кое-как расступиться, теснясь и пихая друг друга. Наконец, где-то в середине пути, лошадь стала, и дозорные один за другим сошли вниз. Лазарь подал руку, и Фауста осторожно спустили на землю. Он попробовал сделать шаг, и ещё один. Пальцы не дрожали. В сердце больше не было жалости к себе или страха – только тупая решительность, приправленная злостью и обидой. Если уж суждено, равнодушно подумал он, глядя на окружающую его толпу, пусть и им будет так паршиво, как только возможно.
Охранники поддерживали его под локти, но не несли, как это было в коридорах. Вели его к краю площади, к той самой сцене, куда нельзя было пройти простым людям.
Фауст шёл, опустив голову из-за так и не угасающей боли в шее. Спутанные волосы налипли на мокрый лоб, было жарко от солнца и лихорадки. Краем глаз он видел лица людей, которые стояли в первых рядах его живого коридора. Они шептались между собой, провожая его взглядом, у многих в глазах были отвращение и страх. Несколько девиц отшатнулись, когда он прошёл мимо, а какой-то мужик со старыми шрамами на плече дёрнулся было вперёд, но его удержали за локти и бросились успокаивать. Народ толпился до самой сцены, у многих в первых рядах были небольшие связки хвороста или пучки соломы. А правее, возвышаясь над толпой, стоял наспех сколоченный деревянный балкон с льняной красной крышей, на котором в богатых креслах сидели несколько человек в дорогих одеждах. Около самой сцены Фауст увидал те самые светлые косы, которые не дали ему уснуть этой ночью.
– Пришла посмотреть из первых рядов? – прошептал он, остановившись перед ней. Девушка скривилась и плюнула ему в лицо. Фауст хрипло засмеялся и снова зашёлся кашлем, согнувшись от боли. Вот оно, его разрешение. И ей, именно ей должно достаться больше всего.
Военные уже стояли на мостовой: один наспех привязывал лошадь, второй, в форме побогаче, суетился вокруг и искал приказ из управы, третий стоял с факелом. Деревянную сцену даже не стали разбирать, чтоб задним рядам было лучше видно. Огромный столб с лежащими у него цепями поставили прямо на неё; рядом со сценой лежал целый стог сена. Лазарь кинул свёрток недалеко от сложенных поленьев и отошёл куда-то назад. Один из караульных тихо спросил что-то у второго, но тот качнул головой.
– Да толку-то, – услышал мастер его голос, – к столбу уже привяжем, а сейчас… ну ты глянь, еле ходит. Стыд только.
Последний дозорный, который шёл позади, пнул его легонько в спину.
– Давай, ступай, – велел он. Фауст шатнулся, но его подхватили впереди; сделав несколько маленьких шагов по лесенке, он оказался на сцене прямо перед сложенным кострищем. Как бы красиво оно полыхало с его фейерверками… жаль, что уже ничего не осталось. Парня развернули лицом к толпе. Он стоял без поддержки и чуть пошатывался, одной рукой опираясь на руку стоящего рядом вояки, а во второй продолжая держать свою бутылку. Толпа недовольно зашумела, едва он встал на возвышение; какая-то бабулька недалеко бросила в него своим пучком сена. Один из мужчин, сидящих на балконе, неторопливо встал, одёрнул одежду и, медленно спустившись, прошёл к сцене.
– А вы говорили, – прошептал Фауст, провожая его взглядом, – что у вас нынче нет никого из дворян.
Дозорный, на чьё плечо он опирался, покосился на богатея.
– Зная этих дворян, – едва слышно пробормотал он, – можно только надеяться, что никто в лужу не сядет.