– Забери их, пожалуйста. К себе забери. Нет сил… И садись тоже на лошадь. Нам надо торопиться.
Тот не стал сопротивляться. Подсадив приятеля, Гней поднял тетрадь с медальоном, сунул их в свёрток, который он нёс за плечами, и сел позади. Кобылка того, кажется, даже не заметила. Хотя, если на ней обыкновенно ездили снаряжённые кольчужные воины, то их вес, действительно, был для неё легче лёгкого.
– Ты что-то совсем выглядишь паршиво, – нарушил наконец тишину Гней. – Может, посмотреть тебя?
Фауст качнул головой.
– Нельзя останавливаться, – пробормотал он, – как пересечёмся с остальными… так можно. Не сейчас. Сейчас нельзя.
– Как пересечёмся – так обязательно, – мастер нахмурился, – складской работник из меня, право, всё-таки лучше, чем врач, но из тебя-то лекарь ещё хуже. Пообещай, что сразу направишься в храм Медицины, как только приедем в Аркеи.
Фауст снова мотнул головой.
– Нет… мне нужно к родителям. И в приёмную. Должен доложить… напали на послов, – он закашлял и продолжил хрипло, – что-то нужно сделать.
– Эй, эй, это не твоё дело, – Гней похлопал его по плечу, – ты пошлёшь доклад, его выслушают и примут меры. Но не ты об этом должен беспокоиться. Сейчас думай только о своём самочувствии. Хочешь, расскажу пока, что у меня произошло за эти дни?
Не услышав ответа, он приободрился и чуть хлопнул кобылку, которая тотчас перешла на более резвый шаг.
– Меня в деревушке-то нормально приняли, – начал он, – им больше фокусы и игры Марковы зашли, чем мои обычные номера. Но зато оказалось, что у них недавно нового старосту поставили, вот прям на днях, и я попал прямо на праздники! Ну ничего ж себе, а? Встретили лучше, чем у нас на окраинах, – похвастал он, – прямо в управе постелили! В коридоре, правда, но извинялись и с собой ещё…
– Замолчи, – прошипел Фауст.
Гней вздрогнул, услышав непривычный повелительный тон. Ему хватило ума не пытаться сейчас продолжать разговор. Пробормотав слова извинений, он снова взялся за поводья. На солнечном свету, в жарком воздухе степи и без такого привычного уже влажного сквозняка Фауст, едва прикрыв глаза, падал без чувств. Если б не сидящий позади Гней, вовремя подхватывающий ослабевшее тело, то рухнул бы с лошади. Короткие сны, приходившие к нему, не приносили покоя. Он снова видел солдат, и Агнешку, и Ису. Если поймали степных воров, то и в Осочья, верно, уже вся разодрана в клочья после прихода войск.
Столько хороших людей, думал он когда-то. А сейчас всё, чего ему хотелось бы видеть – это пожарище на месте каждой из деревень. Обожжённые ноги болели нестерпимо, к нему то и дело возвращался кашель. В первый раз Гней вздрогнул от внезапного приступа, а во второй просто молча протянул бурдючок с водой. После неё и правда стала легче. Прикрыв глаза в слабости и бреду, Фауст вновь увидел отца. Только на его лице больше не было недовольства или презрения. Позади стояла княжна и шептала что-то о долге, о клятвах и примирении. Руки её были в крови, а у колен свернулся калачиком медведь с древесным медальоном на шее. Увидав знакомый знак, Фауст распахнул глаза; лошадь была окружена флоосскими солдатами. Вскрикнув, он со всех сил дёрнул поводья, чтоб вырваться из окружения; кобылка встрепенулась и побежала вперёд, а Гней еле удержался позади, вовремя ухватившись за сбрую.
– Совсем спятил? – рявкнул он, отобрав у него поводья. Глубоко задышав, Фауст оглянулся. Вокруг никого не было.
– Ещё раз сделаешь так, – пригрозил Гней, – руки тебе свяжу.
Фауст только к бедной кобылке покрепче прижался. Вид толпы на площади всё не уходил у него из головы. Посечённые руки, кашель и отпечаток земли на спине. Не может такого быть, чтоб это прошло бесследно. Но каждый раз, когда в голове всплывали те самые светлые косы, он силился вспомнить вспыхнувшее кострище. Нет больше никаких кос, и гусли сожжены. Дозорные не смогут догнать, они уже слишком далеко. Хватит об этом думать. Вдали на холме было видно одинокую телегу; но вряд ли на ней едут недруги. Они, верно, ехали бы конным отрядом и со знамёнами.
– Вода осталась ещё? – Гней заглянул через плечо. – Я пешком шёл два дня, – он устало вздохнул, – сил никаких. Горячка ещё твоя. Хорошо хоть мы на… твоя ведь лошадь? Как назвал?
Фауст молча покосился на её морду: серая, чёлка потемнее, редкие светлые пятна на шкуре. Никаких мыслей.
– Может, Розочка? – предложил Гней. – Будут с Ромашкой букетом.
На мгновение глаза кобылки отлили изумрудом. Тот вздрогнул.
– Никаких роз. Не знаю… – одно за другое, он снова вспомнил пастилу, и кривую фрахейскую лошадь, и подвальные чайные. Сдалось ему имя сейчас придумывать… – Мята?..