Ангел закрыла глаза и сконцентрировалась. Ей стало теплее и она снова ощутила свои руки, ноги и крылья. Их кололо тысячью крошечных раскаленных иголок. На лице и руках отрастают перья — она чувствует их шевеление. Ей ужасно нравится быть голубой райской птицей. Она даже не против остаться ею навсегда. Но такие превращения — дело непростое, они требуют максимальной сосредоточенности и огромных усилий.
— О-о-о! Какая красота, — Тотал от восхищения очнулся из своего полуобморока, но Акела, похоже, только испугалась неожиданной метаморфозы. Пришлось Ангелу ее опять успокаивать:
— Не бойся, не бойся. Это я, просто я немножко изменилась.
Она снова подтянулась на руках, но, хотя ее покрытое перьями тело стало чуть-чуть меньше, это нисколько не помогло. Во-первых, лед под ногами может начать крошиться, и тогда она рухнет в страшную дыру, в которой уже болтается ее нога. А во-вторых, на нее по-прежнему давит Акела.
Вот и получается, что от способности превращаться в птицу тоже нет никакого толку. А значит, эта ледяная щель похоронит их заживо. Сколько бы раз Макс ни спасала ее прежде, теперь даже она бессильна. И это она, Ангел, сама во всем виновата. Нечего было гоняться за дурацкими пингвинами. Слезы навернулись ей на глаза, но, едва скатившись, замерзли на щеках.
Вот и все. Это конец.
52
В конце концов, как они ни сопротивлялись, мне удалось уломать Игги и Газмана остаться на станции. «Уломать» — это, пожалуй, самое правильное слово. «Будете спорить, убью» — таков был мой последний решающий аргумент, сломивший их ожесточенные протесты. Они останутся с учеными и будут прочесывать окрестности станции. На случай, если Ангел и собаки вернулись на «Венди К», Надж с Майклом и Бриджит направятся обыскать корабль.
— Не надо бы вам лететь в такую бурю, — беспокоится Поль Карей. — Сейчас еще ничего, но ветер крепчает и скоро станет совсем опасно. Боюсь, придется потом разыскивать и вас тоже.
Натягиваю вторую пару носков и заталкиваю ноги в ботинки, а Клык закидывает на плечо моток спасательной альпинистской веревки.
— Макс, — пытается остановить меня Брайен. — Не смей никуда двигаться. Я приказываю тебе остаться.
Голос его звучит так сурово, что я невольно поднимаю на него глаза. Он, бедняга, даже посерел от страха.
— Послушайте, бесполезно меня уговаривать, — говорю я ему, застегивая молнию на парке и надевая капюшон. — Я умру, а свою семью в беде не брошу.
Поль скрестил на груди руки и вспоминает, что он капитан корабля:
— Макс, я приказываю тебе и Клыку не покидать пределы станции в такой шторм.
Не сдержавшись, я рассмеялась ему в лицо. Резко разворачиваюсь. Мы с Клыком уже готовы выйти наружу, как вдруг Брайен встает у нас на пути:
— Макс, ты не понимаешь…
Это уже слишком. Придется его утихомирить. Слегка поддаю ему и посылаю в нокаут.
Ошеломленный, он валяется на полу. Одной рукой трет скулу, растерянно таращится, явно не понимая, что произошло.
По крайней мере, так мне кажется. Выяснять подробности недосуг — мы с Клыком быстро перешагиваем через Брайена и хлопаем за собой дверью.
53
Сильный ветер в полете может быть настоящей радостью: подставил крылья ветру, меняй слегка угол разворота, чтобы не потерять воздушного потока, и пари себе на здоровье. Все равно что виндсерфинг на волнах. Только ни волн не нужно, ни пляжа, ни доски.
А теперь, мой внимательный читатель, обрати внимание на маленькое словечко «может». Потому что именно в нем — главная заковыка. «Может», если время не поджимает, если дел никаких срочных и если у тебя других забот нет, кроме как слиться с матерью-природой. А если тебе срочно требуется лететь против ветра, тогда кранты.
У нас с Клыком сила, считай, богатырская, а крылья… как бы это правильное слово найти… не суперменские, а суперавианские. Но что наша сила, если ветер сейчас такой умопомрачительной скорости, что сносит все подчистую. А вдобавок еще чертовски холодно. Имей в виду, дорогой читатель, что все слова в этом абзаце тщательно подобраны, чтобы только, не дай Бог, для малолеток редактировать не пришлось.