К рассвету все пленные были свободны. Кое-кто, следуя Вовкиному примеру, подобрал автоматы. То, что у них в руках было боевое оружие, сразу разогнуло им плечи, взгляд стал уверенней.
– Все, уходим! – Вовкино лидерство вся компания признала беспрекословно. Но робкий, неуверенный голос протеста все же прозвучал:
– А может, пойдем, тому парню поможем? Он ведь нам помог.
В другое время Вовка, может быть, и сам бы согласился с этим предложением – желание отомстить своим мучителям переполняло его. Но вот только оттуда, куда удалился освободитель, уже больше получаса не доносилось выстрелов. И кто его знает, стал ли он победителем.
– Нет! – решительно отверг предложение Зарубин. – Нам надо уходить!
– А куда пойдем? – неуверенно спросил еще кто-то.
– Как это – куда?! – удивился Вовка. – Домой, конечно же!
– А как? Ты дорогу знаешь? – спросил все тот же голос.
– Эх, ты! – Зарубин смерил его уничтожающим взглядом. – Сначала – вниз по ручью! Рано или поздно, а к Красной все равно выйдем! Тут все реки в одну сторону бегут! А там... Или вверх по течению, или просто какой-нибудь теплоход увидим, подадим сигнал бедствия! А только все равно, выйдем! Чего бы это ни стоило!
Вовка вел свой отряд вдоль берега ручья, все дальше уходя от проклятой долины, возвращаясь в нормальную, человеческую жизнь.
"Гадом буду, выйдем отсюда – больше капли в рот не возьму!.." – клялся сам себе Зарубин. За то время, что он провел в этой яме, у него была возможность понять, что рабство – это не только каторжный труд и побои. Иногда человек становится рабом своих привычек, благодаря которым и попадает в разного рода неприятности.
В "домике" действительно услышали выстрелы – едва только начав подниматься по ложку, Василий услышал, как кто-то, тяжело грохоча сапогами по камням, с громким сопением бежит ему навстречу. Он едва успел присесть на колено, как из-за поворота появились двое, в камуфляжных куртках нараспашку, с автоматами в руках.
Скопцов слева направо, веером, выпустил почти половину магазина своего автомата. Оба бежавших упали. Один, переломившись пополам и уронив оружие, с размаху уткнулся лицом в утоптанную тропу. Второй, закрутившись волчком, упал за ствол поваленного дерева.
Подбежав, Василий увидел, что этот второй – жив. Водитель начальника милиции, тот самый мужик, чьими движениями, когда он колол дрова, Скопцов имел возможность полюбоваться в прошлый свой приезд, зажимал правой ладонью левое плечо. Сквозь неплотно сжатые пальцы проступали капли ярко-красной крови. Изо всех своих сил вжимаясь спиной в поваленный древесный ствол, он широко открытыми и белыми от страха и боли глазами смотрел на Скопцова, приближающегося к нему с автоматом в руках.
Наверное, его следовало добить. По крайней мере, там, на войне, Василий так бы и сделал. Он даже автомат поднял. И палец привычно лег на спусковой крючок.
В глазах мужчины плескалось отчаяние и предчувствие приближающейся смерти... Он хотел что-то сказать, но мгновенно пересохшие губы испустили только тихий стон.
– Живи... – устало сказал Скопцов, опуская ствол автомата. Он не мог нажать на спуск.
Василий упал почти одновременно с выстрелом. Он его не услышал, не увидел движения в той стороне, откуда прибежали двое водителей. Он почувствовал этот выстрел. И все равно не успел.
По левой голени что-то сильно ударило. По ноге заструилось очень горячее. И Василий знал, что именно...
Прогрохотал еще один выстрел. На этот раз Скопцов засек облачко дыма и, почти не задумываясь, выпустил туда остатки магазина. Попал он в стрелка или нет – так и осталось неизвестным. По крайней мере, ни шума, ни стонов Василий не услышал.
Но намного большее значение для него сейчас имело то, что случилось с его ногой.
Выдернув из кармана все тот же нож, Василий распорол штанину, глянул на ногу и... облегченно вздохнул.
Неизвестный стрелок использовал дробовой заряд. Не картечь, не жакан, а всего лишь утиную дробь. Конечно, если бы стреляли с более близкого расстояния, кучно летящая дробь могла разнести кость вдребезги. Но разлет свел весь эффект выстрела на нет. Отдельные дробинки смогли только пробить кожу, вызвав кровотечение, которое сам Скопцов считал несерьезным.
Осторожно пошевелив пальцами ноги в мокром ботинке, Василий убедился, что других, более серьезных повреждений ему причинено не было. И он способен продолжать этот бой.
Автомат, к которому Скопцов потянулся, чтобы сменить магазин, полетел в сторону, отброшенный ударом мелькнувшего рядом с лицом ботинка. Автоматически Василий перекатился в сторону, и удар приклада – сверху вниз, штампующий удар, – пришелся в землю рядом с головой.
Не задумываясь, Скопцов, лежа на спине, маховым движением подсек чужие ноги. Охотничье ружье, приклад которого чуть было не поставил точку в его биографии, гремя на камнях, отлетело в сторону. А на самого Скопцова навалилась тяжеленная туша.
– По-опался, суч-чонок! – тяжело хрипел в самое ухо, обдавая щеку вчерашним водочным и луковым перегаром, Толян Шубин, стараясь руками добраться до горла Василия.
Возможно, и даже скорее всего, боец он был никакой. Но, выросший здесь, в этих местах, умел ходить по тайге так, чтобы не спугнуть зверя. Кроме того, обладал невероятной физической силой и огромным весом. Скопцов попытался вывернуться из-под него, но не смог – силенок не хватило. Всему может быть предел.
Начальник колонии добрался-таки до того, к чему так стремился, – твердые, как будто железные, пальцы сдавили шею Скопцова, не пропуская воздух в легкие. Скопцов предельно ясно понимал: еще несколько секунд – и он труп.
И торжествующие глаза Шубина – желтые огоньки, которым бы больше подошло украшать морду хищника-людоеда, – у самого лица.
Глава 16
Иногда исход смертельного поединка решает не виртуозная техника ведения боя без оружия, не владение сногсшибательными (как в прямом, так и в переносном смысле) приемами единоборств, не физическая сила. В большинстве случаев для победы необходим характер, умение не сдаваться до самой последней секунды.
Да, руки Скопцова оказались прижаты к телу неподъемной тяжестью. Да, он не мог дотянуться до каких-нибудь болевых точек на теле противника ногами. Да, перед глазами плыли уже радужные пятна, а грудь разрывало от нехватки кислорода. Но он был еще жив! И не собирался сдаваться просто так.
Чуть подав вперед, насколько это было возможно, голову, Скопцов совершенно неожиданно впился зубами в нос-картофелину, "украшавший" грубое лицо начальника колонии. Зубы сжались, разрывая человеческую плоть.
Чего-чего, но вот этого Шубин никак не ожидал – он затряс головой, пытаясь освободиться от этого болезненного захвата, заорал по-звериному. Но Скопцов только крепче смыкал челюсти, чувствуя, как рот наполняется горячей и солоноватой человеческой кровью.
Начальнику колонии было уже не до удушения своего противника. Нос – это вообще довольно-таки болезненное место в организме человека. Руки Шубина оставили шею Василия в покое и непроизвольно потянулись к собственному лицу. В этом и была ошибка подполковника.
Ему оставалось не так уж много, чтобы покончить со Скопцовым, – и тогда бы он освободился. Но он не был приучен терпеть боль. Он слишком любил себя, такого сильного, веселого, здорового.
Воспользовавшись добытой в бою некоторой свободой, Скопцов резко рванул головой в сторону, не разжимая при этом зубов. Движение сопровождалось визгом начальника колонии. И в этом визге очень мало было человеческого.
Отшатнувшись в сторону, он упал на колени, раскачиваясь всем телом и подвывая в такт. Лицо зажал руками, но из-под ладоней на подбородок стекали струйки крови.
Вскочив на ноги, Василий сплюнул оставшийся во рту небольшой солоноватый комочек плоти. Толян не обращал на него никакого внимания, полностью поглощенный собственной болью.
Жадно хватая воздух широко открытым ртом и чуть-чуть, как после доброй пьянки, пошатываясь, Скопцов зашел за спину начальника колонии. Ухватив своими руками его подбородок и затылок, он слегка потянул голову вверх, немного растягивая и создавая дополнительное напряжение между шейными позвонками. Подполковник не сопротивлялся – не до того ему было.