— Добрый день, отче, я сделала то, о чем вы просили.
— Да благословит тебя Господь, дочь моя, ты преуспела в выполнении задания, — сказал он, когда она вынула из сумки шкатулку. — Присядь, — добавил иезуит, указывая Инесс на кресло.
Он встал из-за стола, подошел и уселся напротив нее перед маленьким низким столиком, на котором лежали средневековые распятия и три статуэтки индийской богини Кадру. Глаза его ни на секунду не отрывались от шкатулки.
— Я не знаю, правильно ли поступила, выполнив ваш приказ. На душе моей тяжесть греха, отче. И это со мной не в первый раз. Вы должны испытывать то же самое, и, наверное, это так и есть. Мне кажется, у нас с вами много общего. И вы и я совершаем предательство по отношению к Иисусу. Нет, это не совсем правильное слово… Но я не могу подобрать другого, которое бы более верно выразило мои чувства.
Иероним смотрел на нее, затаив дыхание, — восхищенный и расстроенный одновременно. Она слишком умна, слишком красива, слишком независима и слишком чиста помыслами, борясь за добро. И — увы! — она была права. Время от времени он отдавал себе отчет в греховности некоторых своих поступков, но никогда не боялся Божьего гнева. Много лет он глумился над десятью заповедями и вступал в сговор с Дьяволом ради достижения целей, в которых не было ничего христианского. Теперь он слишком стар, он давно пересек черту, за которой заканчивались душевные терзания и укоры совести. Раскаяние настигнет его после смерти. Выражение его морщинистого, исчерченного красными расширенными сосудами лица стало доброжелательным.
— У тебя нет повода для беспокойства, дочь моя. Господь одобряет наши действия. Работая на благо ордена, мы получаем от Всевышнего отпущение всех грехов.
— Позвольте в этом усомниться!
— Не сомневайся! Все твои будущие грехи прощены и отпущены уже сегодня. Наши епископы следят за этим с тех самых пор, как твоя мать прозорливо доверила нам твою судьбу. Если бы не мы, сегодня ты была бы креатурой «Opus Dei». Твой отец превратил бы тебя в проклятое существо, и у тебя были бы основания считать свою душу загубленной… Будь добра, передай мне шкатулку.
В комнате раздался звук кристальной чистоты. Казалось, все окружающие священника и монахиню священные предметы вдруг ожили: сверкнули драгоценные камни, вставленные в распятия, дароносицы и ковчеги, неощутимое дуновение подняло пыль над манускриптами. Но этот феномен был не настолько явственен, чтобы привлечь внимание находящихся в комнате людей.
Инесс прижала шкатулку к груди и вызывающе посмотрела в выпученные, с кровавыми прожилками глаза священника. Но и отец Иероним был не из тех, кто в подобной ситуации опускает взгляд.
— Пожалуйста, отдай, — повторил он тоном, не допускающим возражений.
— Что в ней такого важного для вас? — спросила молодая женщина, кладя шкатулку в протянутые к ней руки.
— Тебе это прекрасно известно. Не делай из меня идиота, сестра Инесс, — иронично откликнулся священник. — Ты ушла с кладбища в 3.45, в 4.03 припарковала свой «остин» на площади Колонель-Фабьен, а в 4.17 вошла в свою квартиру на улице Драгон, где на протяжении пяти часов имела возможность изучить — да чего там стесняться! — и сделать копии с записей в блокноте и на пластинках.
Лицо Инесс побелело, а кулаки сжались так, что хрустнули суставы. Она сгорала от желания ударить предателя прямо в хитрое лицо. И снова послышался хрустальный звон. На этот раз отец Иероним его услышал.
— Твой гнев пробуждает какого-то духа, — сказал он, беря в руки распятие, лишенное каких бы то ни было украшений, и направляя его поочередно на все четыре угла комнаты. — Спаситель хранит нас, — добавил он, перекрестившись.
Инесс креститься не стала.
— Да хоть дьявола! Мне все равно! И давно вы за мной шпионите?
— Никто за тобой не шпионит. Мы продублировали операцию. На случай, если у тебя не получилось бы. Наш агент шел за тобой по пятам.
— Вы думали, что я могу провалить задание? — удивилась Инесс, чья гордость испанки была уязвлена.
— Да… Это ведь кладбище… Смерть посещает его намного чаще, чем другие места. Она косит храбрецов, которые бросают ей вызов. У меня были бы большие неприятности, если бы мы потеряли тебя. Как бы я оправдался перед твоей матерью? Что бы написал в своем отчете? Что бы сказал на исповеди своему духовнику? Я даже боюсь подумать, что будет, если ты вдруг исчезнешь… Для ордена это было бы равнозначно катастрофе. Но, слава Господу, ты жива, а шкатулка невредима.