Одним движением он разорвал на мне рубашку, навалился на меня, его тяжелое сильное бедро грубо раздвинуло мои ноги, руки схватили мои, закинули за голову. Он крепко держал меня, не давая шелохнуться, и тяжело дышал. Глаза его были крепко зажмурены, тело натянуто, словно готовая лопнуть струна.
Я спокойно лежала и ждала, что он сделает дальше, на губах моих играла улыбка.
– Ну же, – прохрипел он, – давай, сопротивляйся, отталкивай меня!
Он отпустил мои руки, и я тут же откинула с его лба лезшие в глаза кудри. Он свирепо зарычал, потом склонился ко мне и ухватил острыми зубами сосок, сжал. Вторая рука – с длинными когтями – царапнула мой второй сосок.
– Я могу изнасиловать тебя, взять тебя, ты это знаешь! – Он открыл глаза и тяжело уставился на меня. – Прекрати улыбаться! Господи, я ненавижу твою улыбку!
Его длинный золотистый коготь провел у меня между грудями, показалась кровь. Я смотрела в его полыхающие янтарем глаза и… улыбалась.
– Я могу вырвать твое сердце.
– Если ты там его найдешь, – усмехнулась я.
Он вздрогнул, зрачки его превратились в маленькие точки, радужка плавилась, словно канифоль, затем он облизнулся, раздвоенный язык мелькнул и снова спрятался у него во рту, взгляд его оторвался от моих глаз и переместился на кровь на моей груди. Он сполз вдоль моего тела вниз, затем медленно слизнул кровь.
– Этот твой кроткий взгляд меня убивает! – голос его больше не был голосом обычного человека, низкий, раскатистый, он отдавался где–то в самой глубине моего тела, пробегал между ребер. – Ты со всем соглашаешься. Ты ни разу со мной не спорила. Мы ходили, гуляли, если я предлагал тебе сменить маршрут, ты безропотно соглашалась, если я брал тебя за руку, ты не отнимала своей руки, ты позволяла мне все, в чем отказывала веками, ты разрешила мне бывать в своем доме, ты ни разу меня не прогнала. А когда–то давно, максимум, что я мог получить – это твой взгляд издалека или поданная на светской вечеринке рука для поцелуя.
Он сел на кровати, дернул меня на себя, и я оказалась лежащей на животе поперек его колен. Тяжелая рука легла мне на ягодицы, потом оторвалась, шлепнула, а я даже не дернулась.
– Я хочу выдрать тебя, чтобы вызвать хоть какую–то эмоцию, кроме этой чертовой улыбки и этого на все согласного взгляда, черт побери!
Его рука раздвинула мои ноги, скользнула между ними, длинные пальцы резко проникли в меня, начали двигаться вперед–назад. Я лежала, полностью расслабившись, чувствуя, как волна тепла поднимается откуда–то снизу, постепенно охватывая всю меня. Через мгновение я дернулась, меня накрыла волна наслаждения, а он не переставал двигать во мне пальцами, пока тело мое не перестало содрогаться. После он отшвырнул меня обратно на кровать. Я лежала на спине, улыбалась и смотрела на него. Я знала, что он видит в моих глазах нежность, видит перед собой лицо полностью удовлетворенной женщины.
Он запрокинул голову и чертыхнулся.
– Я только что тебя изнасиловал, а ты… ты…
– Что я?
– Нельзя так, как ты. Нужен выход! Плачь, кричи, бей посуду, круши дом, бейся головой об стену – все, что угодно, только прекрати улыбаться! Когда–то я обожал твою улыбку, нет, не улыбку, задиристую усмешку, что таилась в твоих глазах. Я любил и ненавидел тебя, ты меня подзывала и отталкивала, это была наша игра. Я… – он снова уставился на меня, – я не могу больше видеть тебя такой.
Я свесилась с кровати, ухватила одеяло за край и натянула на себя, затем свернулась клубочком и закрыла глаза. Мне нужно было поспать, а то завтра я не смогу встретить Рождество.
– Я умолял Владыку вернуть его тебе, – донеслось да меня сквозь одеяло, – он сказал, что это невозможно. Я просил Бога Смерти найти его, но Азраэль ответил, что его не найти никогда. Его нет, он перестал существовать.
Он долго молчал. Я решила, что он ушел, и я наконец–то начала проваливаться в сон.
– Ты знаешь, что я поклялся твоему мужу, что позабочусь о тебе, что не оставлю тебя ни на мгновение? Он благословил нас, прежде чем уйти.
«Знаю», – подумала я про себя и провалилась в спасительный сон.
* * *
Утро встретило меня доносящимися с кухни запахами. Я выползла из постели, подошла к зеркалу и долго разглядывала свое осунувшееся, с синяками под глазами – будто я всю ночь не сомкнула глаз – лицо. Взгляд мой скользнул вниз, к глубокой царапине между моими грудями. Я вздохнула и потянулась за халатом.
Еще с лестницы я заметила миссис Коллинз, которая стояла на своем вечном посту у плиты. Женщина держала над огнем плоскую сковороду, готовясь подбросить и перевернуть тонкий блин. Плечи ее были напряжены, и я мигом почуяла неладное. Шагнув на кухню, я тут же обнаружила причину нервозности моей домоправительницы: у дальнего окна стоял мой солнечный демон–хранитель и пожирал глазами раскинувшийся перед ним пейзаж. «А сегодня солнечно, как же хорошо!» – вскользь отметила я про себя, а вслух сказала:
– Всем доброе утро! Как же все замело–то… Миссис Коллинз, дверь, наверное, завалило, как же вы вошли?
– Мне помог молодой человек, – тихо ответила домоправительница и ловко поймала взлетевший кверху блин.
Упомянутая личность обернулась ко мне и мрачно меня оглядела. Редкий случай, он не улыбался, был спокоен, сосредоточен и очень серьезен. От цепкого взгляда не укрылись ни моя бледность, ни синяки под глазами, ни мелко трясущиеся руки, которые я тут же скрестила на груди, прислонившись спиной к дверному косяку.
Я приподняла брови, молча указав ему на спину моей помощницы. Он пожал плечами, затем в воздухе что–то пронеслось, и я увидела, как плечи женщины расслабляются: она могла чувствовать зловещую ауру моего гостя, она не понимала, в чем причина ее дискомфорта, но теперь он стал для нее обычным человеком, и она успокоилась.
– Вот и славно, что ты пораньше поднялась, деточка, – заохала миссис Коллинз, – как раз блинчики твои любимые готовы, а я и вареньица принесла, вишневого, как ты любишь, и чернику из запасов. Кларк сам собирал.
Мы уселись за стол, друг против друга, и женщина тотчас же бросилась накладывать нам на тарелки блины, от всей души сдобрив их сливочным маслом. Между нами оказалась полная тарелка черники, сметана и вишневое варенье. Я не успела даже вдохнуть запах ягод, как рядом появилась огромная чашка кофе со сливками.
– Я очень рада, что вы, молодой человек, приехали, а то у меня сердце кровью обливается всякий вечер, когда мне нужно уходить, и видит Бог, я звала ее к себе, уговаривала хотя бы один вечерок с нами посидеть, не торчать одной в таком огромном доме, а она все твердит: «Мне нужно работать, мне нужно работать». А то я не знаю, что она сидит тут вечерами у камина да музыку слушает или бродит словно приведение вдоль берега, потом вдруг остановится и смотрит на океан, и не шевелится, будто статуя какая! Ох, горюшко–горе! Я звала ее с нами Рождество отметить, но она отказалась! – Миссис Коллинз произнесла последние слова оскорбленно, на слегка повышенных тонах, но тут же словно опомнилась и запричитала, глядя на молча уставившегося в тарелку мужчину: – Нет, вы не подумайте, она такая вежливая, интеллигентная девочка, просто я очень переживаю, ведь она совсем одна на белом свете! Какое счастье, что вы приехали, и ей не придется отмечать праздник одной.