Ковен скажет свое слово, когда придет время — что это значило? Ничего хорошего. Точно ничего хорошего.
Безмолвие в пути терзало Аньезе не хуже ежелунных кровей, крутило узлы внизу живота, нагоняло тревогу дурными мыслями. Тогда она решила говорить. Лучше говорить, чем метаться под сводами собственного черепа, как плененный в волшебной лампе дух.
— Отец… — Старик резко обернулся, будто она ударила его по спине. — Расскажите… про обитель. Прошу.
Вздохнул, провожая взглядом стаю крикливых птиц.
— Обитель стоит в горах. Вон там, — он указал на приближающийся хребет. Аньезе прищурилась, но разглядела только скалы. — Отсюда не видно. Там, за пиками. В обители много таких, как ты. Сирот, беглецов, бедных людей. Берем не всех, — Он снова придирчиво ее осмотрел. — Отцы решат насчет тебя. Ничего не обещаю.
Но Аньезе была безмерно благодарна священнику уже за то, что он просто взял ее с собой. Обитель Света… похожа ли она на Великий храм Принесшего в столице? Лики Сподвижников, золоченые фрески, свечи, свечи, свечи, люди, молитвы, долгие заунывные песни… она много раз посещала мессы в Великом храме вместе с набожной матерью, но никогда не испытывала благоговения. Сокрытый отметил Аньезе уже очень давно, возможно, с рождения. Возможно, потому мать так боялась ее и долго сторонилась люльки. Возможно, потому спустя годы крепко взялась за спасение ее души. Только было поздно. Сокрытый поселяется с обратной стороны сердца, прячется за слоем кожи, костей и легких, и никакими веригами его оттуда не выгонишь. Сокрытый врастает в тело и душу, ходит по жилам, заменяя собой кровь в упругих трубках вен. Отец Ночи прячется во тьме нутра, и Свету его не достать. Так говорили сестры, но Аньезе старалась не верить. В конце концов, ложь, хоть и не имела своего кресла в тайной комнате Ковена, явно приходилась им родней.
Когда телега священника въехала в очередную деревеньку близ гор, Аньезе снова ощутила тревогу, невзирая на по-весеннему ласковое солнце, запах свежескошенной травы и костра, перемежающийся с менее приятными ароматами хлева и нужника. Но даже сладость клевера, даже запах пекущегося хлеба отдавали для нее сейчас гнилью и горечью.
Нельзя. Тут нельзя оставаться.
— Святой отец, — зашептала Аньезе, прильнув к его серой холщовой рясе. — Можем мы встать на ночлег в лесу? Не здесь…
— Не осточертел тебе лес еще? Мне вот — крепко. Охота и на перине бок понежить, — он осенил себя священным знаменем, и добавил скромнее: — Да простит меня Свет…
Она с опаской оглядела добрые приветливые лица сельчан, что с почтением кланялись святому мужу, и судорожно думала — как же сказать, как же объяснить, отчего ей дурно в окружении эдакого радушия.
Священника и его спутницу приняли в доме старосты, накормили с дороги, поделились вестями.
— Нонче весну обещают дождливу, отче, — вещал сельский глава, многим старше отца Лелеха. — Буде, знать, урожай. Нам-ка, в радость и обители хорошо.
— Хорошо, хорошо, — важно кивал священник, посматривая на сына старосты, что всю трапезу не спускал с Аньезе глаз. Ей стало не по себе от столь беззастенчивого интереса, к тому же у юноши было что-то не то с лицом — кажется, природа жестоко подшутила над ним, жутким образом срастив губу с носом. Но воспитание не позволяло Аньезе рассматривать несчастного в подробностях.
— А ну пшел! — крикнул староста, проследив за взглядом отца Лелеха. Когда неуклюжий полноватый паренек скрылся от отеческих тумаков в кухне, сельский глава жалко улыбнулся ей гнилым ртом: — Не серчите, господарня. Он у меня полоумненький вышел, последыш. Осьмнацать зим уже землю топчет, а все как… ой-вей.
Староста махнул рукой. Святой отец понимающе покивал, задумчиво жуя краюху хлеба.
— А вы-де… откуда будьте, господарня?
Священник поглядел на нее как-то странно, а потом сам и ответил:
— Госпожа Мильна, родом из Бруга.
— Мильна… — староста крякнул в бороду, — это жеж как в сказке той? Как жеж её…
— Сказке? — священник нахмурился. Аньезе прикусила губу. — Какой сказке?
— Да не помню, отче… жинка моя малым сказывала, покуда еще жива была.
Отче снова пытливо осмотрел Аньезе, но больше ничего не сказал.
Уговорить священника встать лагерем в лесу ей так и не удалось, потому решено было переночевать в селе. Свою пригожую постель староста выделил отцу Лелеху, «господарню из Бруга» хотели положить у соседей, где стояла вторая на все село мало-мальски сносная кровать недавно разродившейся женки кузнеца. Но Аньезе яростно воспротивилась, стоило им со священником остаться наедине.