— С чем-нибудь смешать?
— Нет, спасибо.
Он протянул мне бокал, сам отдернул маленькую штору, извлек из-за нее бутылку и налил себе «Будвайзера» — настоящего, чехословацкого. Когда же эта маленькая церемония была завершена, он наконец уселся.
Кресло было изготовлено как бы не у Бахауса. Во всяком случае, оно выглядело как настоящее.
Его лицо было мрачным и серьезным. Каждая черточка, казалась, сопротивлялась пристальному наблюдению: большой подвижный рот, широкий нос, светлые, но глубоко посаженные глаза, густые, точно у беглого каторжника, брови, неожиданно морщинистый лоб. Я пыталась припомнить, как он выглядел раньше. Но не могла, так что было затруднительно сказать, какой облик — нынешний или теперешний — ближе к его «нормальному» состоянию. Он перекатывал бокал с пивом в своих крупных ладонях.
— Кораблю показалось, что нам не мешало бы поговорить друг с другом, — сказал он, отпил примерно половину пива и поставил бокал на маленькую подставку, сделанную из полированного камня. Я поправила брошь. — Но тебе так не кажется, не так ли?
Он широко развел руки, потом обхватил ими грудь. На нем были брюки и жилет из одного темного, дорогого по виду костюма.
— Я думаю, что это может быть… бесполезно.
— Ну… я не знаю… разве все должно непременно приносить пользу? Я подумала… корабль предположил, что нам надо поговорить, и это…
— И что?
— И это все. Правда. — Я закашлялась. — Я не… он не сказал мне, что происходит.
Линтер внимательно посмотрел на меня, потом опустил взгляд на свои ноги. Он носил черные ботинки. Я потягивала виски и одновременно осматривала комнату, пытаясь обнаружить следы женского присутствия или вообще какие-то признаки, что тут живут двое. Мне это не удалось. Комната была уставлена вещами — графические наброски и картины маслом на стенах, последние — в основном работы Брейгеля и Лоури[21], абажуры от Тиффани, аудиосистема «Банг и Олафсен»[22], несколько антикварных часов, дюжина (или около того) статуэток из дрезденского фарфора (здесь я могла ошибиться), китайский шкафчик, покрытый черным лаком, большая четырехугольная ширма, расшитая павлинами с бесчисленными глазками на перьях…
— О чем эти вещи говорят тебе? — спросил Линтер.
Я передернула плечами.
— Что? — переспросила я. — Ну, они говорят, что нам надо поговорить.
Он улыбнулся странной невыразительной улыбкой, и мне показалось, что весь разговор был чем-то вроде бессмысленного одолжения с его стороны. Потом он выглянул в окно. Ему явно не хотелось ни о чем больше говорить. Я уловила краем глаза какой-то цветной просверк и, обернувшись, увидела большой телевизор, одну из тех моделей, которые снабжают специальными откидными дверками, чтобы в минуты бездействия они выглядели, словно обычный шкаф. Дверцы были неплотно прикрыты, а телевизор за ними — включен.
— Хочешь?.. — спросил Линтер.
— Нет, я не… — Но он поднялся, расцепил захват, в который сам себя заключил своими элегантными руками, подошел к шкафчику и театральным жестом распахнул дверцы, после чего вернулся на место.
Мне совсем не хотелось сидеть и смотреть телевизор, но с выключенным звуком он не был так уж назойлив.
— Мои отчеты на столе, — сказал Линтер, ткнув пальцем в указанное место.
— Я хотела бы, чтобы ты — кто угодно — объяснил мне, что тут творится.
Он посмотрел на меня так, словно это была скорее самоочевидная ложь, чем искренняя просьба, потом покосился на экран телевизора. Я предположила, что тот настроен на один из корабельных каналов, поскольку картинка все время скачками менялась, показывая фрагменты шоу и других программ из самых разных стран, передаваемых в разных форматах, и постоянно приходилось ждать, пока проявится очередной канал. Под неслышимую песню танцевала, выделывая роботоподобные движения, группа в ярко-розовых костюмах. Их сменило изображение платформы «Экофиск», извергавшей грязно-коричневый фонтан ила и нефти. Потом экран мигнул опять, и на нем возникла сцена в переполненной каюте из Ночи в опере[23].
— Так ты ничего не знаешь?
Линтер закурил «Собрание». Этот поступок был сродни «Гм» корабля, с тем исключением, что Линтеру вкус сигарет явно нравился — в этом наши предпочтения разнились. Мне он закурить не предлагал.