В одном месте все эти отметины (на арке железнодорожного моста) были странно и дико перекошены, как бы намотаны на одну сторону арки, устремляясь к ее подножию и затем выходя наружу уже на другой стороне. Я стояла и смотрела, дивясь этому, потом поняла, что около трех десятилетий назад солдат-красноармеец, вероятно, упал здесь, приняв на себя очередь из дома на другой стороне улицы… Я повернулась и даже смогла определить, из какого окна его застрелили…
Я ездила в обслуживавшейся специалистами из Западного Берлина подземке за Стену, с одного конца Западного Берлина на другой, со станции «Халлешес Тор» до «Тегеля». На станции «Фридрихштрассе» можно было выйти из вагона и перейти в Восточный Берлин, однако остальные станции в восточной части города были закрыты; охрана с полуавтоматическими ружьями дежурила на пустынных платформах, следя за перемещением поездов, жуткий синеватый свет потолочных ламп заливал эти пространства, выглядевшие декорациями для какого-то фильма, и под напором струи воздуха, которую гнал перед собой состав, разлетались во все стороны старые газеты, загибались уголки древних плакатов, расклеенных по стенам станций. Я совершила такую поездку дважды, во второй раз — чтобы убедиться, что мне все это не привиделось. Другие пассажиры, впрочем, выглядели как обычно — как предельно вымотавшиеся зомби, если быть точной; так всегда выглядят пассажиры подземки.
Было что-то невыразимо жуткое в этой призрачной пустоте, которая подчас окутывала город. Хотя Западный Берлин был окружен со всех сторон, он тем не менее казался большим, полным парков, деревьев, озер — их тут было больше, чем во многих других городах, — все это даже в сочетании с тем фактом, что люди продолжали покидать город, выезжать из него десятками тысяч ежегодно (невзирая на все налоговые льготы и гранты, которые должны были этому воспрепятствовать), не означало, что в нем не осталось того духа высокоразвитого капитализма, который был вездесущим в Лондоне и все-таки ощущался в Париже. Здесь просто отсутствовало столь же очевидное стремление застраивать и перестраивать. Город был полон обстрелянных зданий, широких пустот, в местах бомбежек руины подчас тянулись до горизонта, дома стояли пустые, темные, без крыш и оконных стекол, будто громадные корабли, оставленные командой в море сорной травы. Рядом с элегантной Курфюрстендамм эти ничейные земли, владения хаоса выглядели произведениями какого-то бессмысленного искусства, подобными аккуратно сколотому шпилю Мемориальной церкви Кайзера Вильгельма, высившейся в конце Курфюрстендамм, будто дорогостоящий архитектурный каприз, замыкавший перспективу аллеи молодых деревьев. Даже две системы городского железнодорожного транспорта были устроены так, что их работа только оттеняла чувство нереальности происходящего, навеваемое городом, ощущение постепенного соскальзывания из одной вселенной в другую. Вместо того, чтобы функционировать каждая на своей стороне, Восточная, или S-bahn[29], проходила через весь город над землей, а Западная, или U-bahn[30], — под землей. В обслуживаемом западной администрацией метрополитене были станции-призраки, располагавшиеся территориально в Восточном Берлине, а принадлежавшая восточной администрации городская электричка проезжала через заброшенные, поросшие сорняками платформы в западной части города. Впрочем, для обеих не существовало Стены — ведь пути S-bahn были проложены поверх нее. Но и S-bahn иногда уходила под землю, а U-bahn — выныривала на поверхность. Чтобы еще усилить впечатление, скажу, что ощущения многослойной реальности дополнительно подпитывались одновременным присутствием двухэтажных автобусов[31] и поездов. В таком месте, как Берлин, идея закрыть полотнищами весь Рейхстаг[32], точно обмотав его в саван, казалась ничуть не более удивительной, чем сам город.