Она медленно, задумчиво укладывала волосы, невидящим взглядом обводя пейзаж за окном. Костриле, бесспорно, не был достойной кандидатурой в инструкторы сил самообороны хабитата... Даже в милицейские инструкторы служб спасения. Он был неэффективен, равнодушен к ее тревогам, вял, жеманен. Поистине постыдно, что население большинства орбиталищ и не подозревает о существовании таких организаций!
Хабитат Диньол-Хэй был выстроен с соблюдением всех мер предосторожности и дополнительно укреплен, снабжен системами ускоренной эвакуации и резервного копирования личности, здесь в любой момент можно было задраить все люки и стартовать. И тем не менее даже в этой колонии одни лишь энтузиасты когда-либо имели дело с такими службами. Остальные были слишком заняты — они прикалывались как могли.
Предпринимались тщетные попытки провести просветительскую работу среди населения и ознакомить жителей хабитата с новейшими системами защиты Диньол-Хэя. Люди по большей части и слышать не хотели ни о каких угрозах. Даже если информация, которую до них пытались донести, была жизненно важной. Очень, очень странно.
Основная трудность, по мнению девушки, состояла в том, что Культура слишком долго ни с кем всерьез не воевала. Миновало уже пятнадцать столетий после завершения Идиранского конфликта[82], и мало кто из ныне живущих, за исключением лишь Бессмертников, помнил, что такое настоящая война. А те, кто помнил, были слишком эгоистичны и заняты своими делами, чтобы делиться этим знанием с кем-то еще. Разумы и автономники, принимавшие участие в Идиранском конфликте, крайне неохотно шли на контакт. Эту возмутительную политику следовало модифицировать. Перевернуть все вверх дном.
Именно это она и собиралась сделать. Отвечал ли Костриле высоким требованиям, выдвигаемым к исполнителю такой задачи? Вряд ли. Он даже не вспомнил, как должен ответить на кодовую фразу «Сила в глубинах». Возмутительная беспечность! Йиме решила заняться Костриле вплотную, сместить с занимаемой должности и самой приступить к исполнению его функций.
Сто двадцать пять. Сто двадцать шесть. Сто... Она почти закончила. Число проходов щетки по волосам всегда оставалось неизменным. У Йиме были тонкие блестящие каштановые волосы, которые она укладывала в прическу «на глаз» — это значило, что, если даже каждую прядку взлохматить и вытянуть к бровям и глазам, волосы все же не смогут перекрыть поле зрения или причинить иные неудобства.
Лежавший на столе терминал в форме старинной тонкой авторучки тонко пискнул. Внутри у Йиме что-то сжалось, поскольку тон сигнала мог означать только одно: звонок из секции Квиетус.
Похоже, ей наконец доверят серьезную работу.
Тем не менее она уложила последние две пряди и только потом ответила на вызов.
Во всем нужно придерживаться правил.
ЧЕТЫРЕ
В триста восьмой долине, что в округе Отпечатков Трижды Освежеванных Ног, на третьем уровне павулианской Преисподней стояла старомодная мельница с высоким наружным черпаковым колесом, приводимым в движение потоками крови.
Мельница была частью программы наказания тех заблудших виртуальных душ, которым ежедневно полагалось истекать кровью до потери сознания. На каждом новом сеансе таких несчастных насчитывались тысячи — гротескно уродливые, необоримо могучие демоны хватали их, выволакивали из бараков для новоприбывших, привязывали к скошенным железным листам с желобами для стока жидкости на уровне ног. Ряды пыточных листов тянулись через всю долину по плоским берегам давно пересохших речушек. Если бы кому-то вздумалось обозреть долину мытарств с достаточно большой высоты, он бы увидел, что линия холмов по ее границам образует нечто вроде кости, выступающей частью великанской ноги — отсюда и произошло название.
Некогда очень влиятельная персона, которой принадлежала освежеванная конечность, была в каком-то смысле еще жива и, более того, обречена переживать с полнотой ощущений всякий миг с той самой минуты, как с нее содрали кожу. Чувства были искусственно обострены, а плоть и кожа — растянуты так, что даже маленькая косточка на ноге — или лапе, поскольку на сей предмет до сих пор не существовало единого мнения, — теперь сделалась столь огромной, что стала частью местности, где великое множество обитателей загробного мира испытывали разнообразные предначертанные им муки.
Кровь, стекавшая с железных листов, бежала по многочисленным крохотным притокам до русла главного потока, затем, влившись в него, стекала вниз, как это свойственно жидкостям даже в виртуальной симуляции. По мере того, как все большее число пытаемых отдавали потоку свою кровь, поток набирал силу, чтобы наконец с громоподобным ревом низвергнуться в глубокий и довольно широкий бассейн. Даже в этом хранилище, повинуясь искусственному миропорядку Ада, кровь отказывалась коагулировать и по специальной протоке перетекала из большого бассейна к наивысшей точке мельничного колеса. Колесо состояло из множества скелетов, принадлежавших некогда древним обитателям Преисподней и постепенно выбеленных под воздействием кислотных или щелочных дождей, которые в Аду шли каждые несколько дней, внося определенное разнообразие в мытарства людей вверх по течению. Колесо медленно прокручивалось на канатах, сделанных из нервных волокон отобранных для этой цели узников, и каждый оборот скрипучего, скрежещущего колеса увеличивал их и без того непереносимые страдания. Крыша мельницы состояла из многократно удлиненных против обычного размера, болезненно чувствительных, иссушенных теми же дождями ногтей, тонкие стены — из болезненно растянутой кожи, коньковые и опорные балки — из трещавших от непосильной нагрузки костей, шестерни и зубцы механизма — из источенных болезнями зубов, и каждая растянутая или сжатая косточка и нерв, каждый рычаг, ручка, ось и крепление в этом механизме вопили бы истошным воплем, если бы только были наделены даром речи.
Вдали, под бурлящими темными небесами, кровяной поток впадал в топь, из которой там и сям торчали, как выращенные крестьянином растения, тела пытаемых, и каждый кислотный или щелочной дождь, каждый прилив свежей крови захлестывал каждого из них с головой, хотя утонуть им было не дано.
Большую часть времени мельница даже не использовала кровь, собиравшуюся в верхнем бассейне; жидкость просто втекала туда, пока емкость не переполнялась, и, перехлестывая через края, возвращалась в русло потока, убегавшего в сумеречную даль под лиловато-синюшными низкими небесами. Да и в остальное время мельница не питала никаких механизмов. Та скудная энергия, какую она способна была дать, расточалась впустую, ибо единственными целью и назначением ее было усиливать муки бедолаг, заточенных в Аду.
Впрочем, эти люди продолжали судачить о ней — за неимением альтернативы. Некоторые утверждали, что мельница все же снабжает энергией какое-то устройство; чаще всего думали на огромные каменные колеса, дробившие плоть и кости преступников. Этих людей обрекли на муки многократно большие, чем способны были вынести тела, принадлежавшие им при жизни, поскольку для тех, кто даже в Аду не удержался от грехов, правила посмертия — в общем-то вполне гибкие — были ужесточены до крайности.
Такие узники переживали муки каждой клеткой, каждым структурным элементом своего тела, даже если оболочка эта была раздроблена на атомы, а ущерб от увечий, причиненных жертвам, выходил далеко за пределы допустимого для центральной нервной системы организма из базовой Реальности.
На самом деле все было совсем не так. У мельницы было особое назначение, а производимая ею энергия не расточалась полностью. Она питала один из немногочисленных порталов, через которые можно было выбраться из Преисподней. Именно этого сейчас превыше всего желала парочка маленьких павулианцев, прятавшихся на дальнем склоне долины.
Нет, Прин, да нет же. Мы потерялись. Совсем потерялись.
Мы там, где нам и нужно сейчас быть, дорогая. Взгляни-ка. Выход там, прямо перед нами. Мы не потерялись. Вскоре мы выберемся отсюда. Мы вернемся домой.