Прекрасное открытие, сущий подарок корчащемуся от боли человечеству. Божественное растение. Papaver somniferum. Из высушенного млечного сока мака снотворного возгоняется нежное вещество, не позволяющее болевому импульсу добраться до высших инстанций. Благословенный опиоид, славься усердный немецкий аптекарь Сертюрнер из захолустного Падерборна, выделивший из опиума от века дремлющий в нем алкалоид. Падерборн! Звучит как название райского местечка! Хвала Сегену и Куртуа, всем немецким и французским первооткрывателям, объявившим войну боли. А теперь их страны, подарившие страждущему человечеству морфин, воюют друг с другом. Чем стала бы безграничная возможность боли без волшебного опиата, каким неполноценным, лишенным всякого спасения было бы человечество без этого мессии.
Художник напряженно пытается вспомнить, кто же рассказал ему историю открытия морфина. Ах да, Тенненбаум! Австрийский врач, бывший проездом в Париже, перед тем как умчаться в Америку. Доктор Тенненбаум, который покинул Вену, едва увидев визжащие от восторга толпы народа. Он сразу все понял, пришел домой, приказал жене собирать чемоданы. Только еще небольшая поездка в Париж. Всего на пару дней. Только самое необходимое.
Мадемуазель Гард решила непременно проконсультироваться у него по поводу страдающего от болей художника. Она навестила австрийскую семью в «Отель де ля Пэ» на бульваре Распай, где жила сама. В соседней комнате. Из коридора ей было слышно, как они разговаривали по-немецки. Так она узнала об их планах.
Тенненбаум, который не ждал ничего хорошего, пока его нога не ступит на американскую землю, говорил о предстоящем веке боли и об открывателе морфина. Они долго беседовали друг с другом по-немецки, Герда Грот, робкая женщина из Магдебурга, и этот доктор чистейшего отчаяния.
Мир позаботится о том, чтобы пессимисты рано или поздно оказались правы, вы понимаете?
Тенненбаум убеждал Герду с таким напором, что на Вилла-Сера к художнику она возвратилась совершенно не в себе. Кричал:
Бегите с ним, пока есть время! Сейчас, немедленно, если вы этого не сделаете, то будете потом жалеть всю жизнь. Поймите, тут вас ничего хорошего не ждет: будет война. Они захватят и Францию, и всю Европу, и Россию, доберутся до самой Азии. Всюду воткнут свой рубленый крест, поднимут эти длиннющие красно-белые флаги. Они хотят установить тысячелетнюю империю боли. Уезжайте, пока не поздно!
И он записал ей названия медикаментов, которые могут пригодиться. Папаверин, ларистин, висмутовая соль. Она все запомнила. Несколько дней спустя привела к нему художника. Визит проходил как дружеская беседа, в непринужденной обстановке, чтобы не вспугнуть Сутина. Требовалось сделать рентгеновский снимок. Художник соглашается, ради мадемуазель Гард. Она еще раз ходила туда, уже без него. Тенненбаум взял в руки заключение, полученное на основе мутного снимка.
Очень глубокая язва, вы понимаете? Слишком далеко зашла, чтобы можно было залечить. Организм у него слабый, истощенный.
Говорите громче, говорите яснее, доктор Тенненбаум, ничего не слышно из-за шума моторов!
Доктор Тенненбаум и его стенания о грядущей великой боли, обрывки которых сейчас вновь доносятся до него, на этот раз голосом Герды, в медленно ползущем катафалке на пути в столицу скорби. Настойчивые, не оставляющие надежды. Будто длинный, страшный символ веры. Она запомнила все.
Кто не дарует человеку окончательного избавления от боли, тот не бог. Нет, не избавления. Свободы от боли.
Кто сгибается от боли, бьется в судорогах, горбится, корчится под ее ударами, тот не способен признать никакого иного бога, кроме морфинного мессии. Сертюрнер – его бог. И творцы всех обезболивающих средств – истинные апостолы.
Что может быть неправдоподобнее религии, выдумавшей распятого бога, чтобы примирить человека с болью. Нет никакого примирения! Доктор Тенненбаум почти кричал. Вечная демонстрация его мучений – это насмешка над человеком! Смотри-ка, что может сотворить с тобой боль. Твой бог изобрел боль, какой гениальный мастер!
Кажется, ты забыл о ней на время, но миллионнократное воспроизведение распятия буквально призывает боль обратно в тело. Грюневальд, Изенгеймский алтарь, набухшие жилы, измученная зеленая плоть. Каждая картина пыток пробуждает другую пытку, невообразимые возможности боли. Римские гвозди, тяжелым молотком вбиваемые в сухожилия, мышечную ткань и нервы, заставляют выть и визжать от боли не одного лишь Сына Божьего. Помазанник, прибитый к кресту, – это один гигантский шулерский трюк. Иисус Христос – Сын боли, физическое принятие боли. Смотри, он умер от боли ради тебя. Ради твоего избавления. От чего? Какая иная свобода может существовать, кроме свободы от боли? Долой примирение с болью! Долой молчаливое смирение, покорное потворство!