Милт тихо выполз из постели, чтобы не разбудить Сару. В выходные она любит поваляться, толкнешь ненароком – потом разговоров не оберешься.
Накинув халат, он прошел на кухню и приготовил себе кофе. Самое лучшее времечко: тишина, можно спокойно посидеть, почитать «Нью-Йорк таймс», никто с разговорами не пристает. Только сегодня ему, как ни жаль, не до этих радостей.
Для начала предстоит где-то встретиться за коктейлем с Майкелсоном, а это и при самых благополучных обстоятельствах то еще удовольствие, сейчас же обстоятельства – хуже некуда. Майкелсон стал просто психопатом из-за этой катавасии с продажей студии японцам.
Милт уж ему предлагал: пусть едет себе в Калифорнию и сидит там, пока не появится что-то новенькое в этом деле, только Майкелсон отказался наотрез, видите ли, уехать – значит, признать собственное поражение. Вот он и торчит тут в городе, доводя всех до бешенства, а Милта особенно, ведь на Милта основная нагрузка и легла.
Хорошо еще с Вандерманном как будто договорились. Уж не знаю, про что они толковали с этим японцем, когда выставили их с Майкелсоном за дверь, но, похоже, потолковали не зря. Японец согласился-таки, хоть и поломавшись, на пересадку сердца павиана, правда, выставив всякие условия, прежде всего – чтобы все это дело держалось в строжайшем секрете. Да, хотелось бы хоть приблизительно знать, какие на этом сделал деньги славный доктор, хотя, что уж там, ясно, что немалые.
Ладно, так или иначе у старика теперь вроде как появился шанс, можно бы Майкелсону и расслабиться, да куда там. Он опять с ума сходит: а вдруг что не так выйдет, вдруг проколемся?
Может, и проколемся, где гарантии, что нет. Причем скорее всего проколемся на самой операции, которая будет как раз сегодня, в частной клинике, чтобы пациента никуда не возить и вообще не посвящать в происходящее никого, помимо тех, кто уже в курсе. Особого оборудования, как выяснилось, тоже не требуется – обычный набор для современных кардиологических отделений, – только две вещи нужны сверх остального: сердце, которое подойдет, и хирург, умеющий это сделать.
Милт со вздохом сложил газету, постарался привести себя в рабочее состояние. Сара спит себе без задних ног, вот бы ему так!
Когда он отъезжал от дома, на улицах еще почти ни души не было. На секунду ему померещилось, что за углом мелькнула машина Бена. Да нет, что ему тут делать воскресным утром, его же вообще сейчас нет в Бруклине. Вздор какой-то.
Кроссовки были на толстой подошве, поэтому пока Бен одолевал пролет за пролетом лестницу, ведущую к нему в зал, не прозвучало ни скрипа. В темной прихожей он нащупал выключатель, зажег свет. Доска для объявлений в том же состоянии, как была, когда он последний раз проводил занятия: вся увешана вырезками, призванными приподнять настроение посетителям, и подобранными им афоризмами. Вот, например: «Если сводит скулы, как от лимона, сделай вид, что жизнь сплошной лимонад». Как ему нравилось подыскивать для этой доски смешные картинки и пословицы. А вот и самая его любимая, про ногу, шагающую в будущее, и другую, увязшую в прошлом. Он именно этим и занимался последние два месяца: поливал мочой собственное настоящее. Ладно, раз он такой жизнелюб, пора это делом доказывать. Застегнуть ширинку, превратить кислятину в виноград… прямо сейчас и начнем, зачем откладывать.
Он вошел в зал, набитый тренажерами. Тишина. В окно рвалось солнце, плясали подхваченные сильными лучами пылинки, блики бешено гонялись друг за другом, отскакивая от хромированных поверхностей снарядов. Словно все с негодованием кричало ему: «Лодырь! Бездельник!» Он пошел в ванную, взял полотенце, скинул рубашку.
Высокий, без следа сутулости, он напрягал мускулы, стараясь понять, не появилась ли дряблость. Вроде, не видно. Поработает тут, надо как следует размяться, почувствовать, как запульсирует кровь. Нагнулся за гантелями, заметил свое отражение в зеркале – на груди ни капельки жира, сплошь мышцы. Ну, и где он теперь, тот измочаленный небритый старик, которого приходилось провожать в сортир? Нет, вид у него ничего, очень даже ничего.
Эллен забилась в самый угол пропахшего сыростью пустого вагона. Неплохо съездила. Во всяком случае, она все для себя решила, и у нее нет сомнений, что решила правильно.
В Амстердам она совершенно точно не вернется, но не вернется и к Рихарду. Просто будет жить, как прежде, работать, а потом… она не знала, что произойдет потом. Заглядывая в будущее, Эллен видела перед собой только пустоту. Ну и ладно. Ее это не угнетало. Даже, наоборот, успокаивало и примиряло с жизнью.
Дядя согласился, что не стоит ей переезжать в Амстердам. Хотя все-таки не смог скрыть досаду, услышав, что, вопреки обычаю, она не составит ему компанию, когда утром он пойдет на воскресную мессу, и на обед, за которым собиралась вся их большая семья, тоже не останется.
Ей было сложно объяснить, отчего возвращение непременно ранним поездом так для нее важно. Когда Рихард подвозил ее на вокзал, что-то в его словах чувствовалось такое, что она встревожилась. Уж очень он ее обхаживал, так… слова не подобрать… так старался ее умаслить. И, вспоминая это, Эллен ежилась от неприятного ощущения.
Поезд нырнул в туннель, она увидела в потемневшем окне собственное отражение – какая злая у нее улыбочка! А ведь год назад от такого внимания к себе она бы на седьмом небе была. Но теперь старания Рихарда вызывали у нее единственную реакцию – равнодушие, а то и протест. Какое чисто немецкое упрямство: решил ее вернуть и методично идет к своей цели. Вот теперь решил еще продвинуться, оказав внимание Джелло; только зря старается, ничего у него не выйдет.
Свой «мерседес» Рихард поставил на стоянке для персонала, оборудованной за лечебным корпусом. Предъявил вахтеру удостоверение, тот, увлеченный воскресным выпуском новостей, едва взглянул на него.
В лабораторию он поднялся лифтом, прошел в отделение, где содержались павианы, никого не встретив в коридоре. Студентка, обязанность которой состояла в том, чтобы кормить животных и чистить клетки, как раз собралась домой. Взглянула на него, явно растерявшись.
– Ах, доктор Вандерманн, доброе утро, какой сюрприз, что вы пришли!
– Доброе утро, я пришел поработать, пока тихо, понимаете, бумаг накопилось ужасно много, а обрабатывать на неделе никак не выкрою времени.
– Может, вам помочь?
– Ну что вы, день какой замечательный, ступайте погрейтесь на солнышке, – и он одарил девушку своей самой ослепительной улыбкой.
Похоже, перестарался, потому что уходить ей явно расхотелось.
– Но как же так, вы тут совсем один будете эти отчеты заполнять?
– Знаете, вам стоит сегодня получше отдохнуть, как бы не пришлось завтра после работы со мной задержаться, понимаете, к чему я?
– Ах так… – она оглянулась от двери, обменявшись с ним многозначительным взглядом, – ну, тогда до завтра.
Как только стихли ее шаги, Рихард открыл шкафчик, где хранилось все нужное для его опытов. Достал из аптечки раствор хлористого калия, набрал полный шприц. Тщательно обвернув шприц стерильными бинтами, убрал в свою хирургическую сумку. В холодильнике было приготовлено все нужное для внутривенных вливаний, он добавил в раствор Роу 250 000 единиц стрептокиназы и 10 миллилитров декстрозы. Делал все быстро, уверенно, словно опытный бармен, который готовит коктейль. Потом извлек на свет переносную холодильную установку, заполнил ее кубиками льда, туда же положил иглу для внутривенных инъекций. Так, все готово.
Он двинулся к выходу, по пути прихватив с полки свежий пакет с инструментами, стерилизованными, завернутыми в двойной слой целлофана, – полный набор для пересадки сердца. Внизу отыскал автофургон, просмотрел список кодов: так, депо – В.03, прачечная – В.26, администраторская – В.42… ага, вот и морг – В.53.
Рихард сложил в фургон все приготовленное, нажал нужные кнопки и смотрел, как машина покатилась по спрятанному в полу рельсу куда-то все ниже, ниже, во чрево больницы, повинуясь приказу, отправившему ее в это путешествие, которое никто не прервет.