Бен и ключ не успел повернуть в двери, как створки распахнулись. Мэрион еле сдерживала ярость.
– Куда это тебя носило?
– Прокатиться захотел.
– Прокатиться?
– Угу, заодно и к себе в зал наведался.
– Так ты ездил в Бруклин?
Бен исподлобья взглянул на нее:
– Оставь меня в покое.
Но она не поняла его откровенного намека.
– Ты же подвергаешь себя страшной опасности.
– Угомонись, Мэрион. – Устал он, расстроен, а тут еще ее истерики надо выслушивать.
– Как можно в твоем состоянии затевать такие поездки!
– Послушай, Мэрион, я не инвалид. И врач сказал, что меня поддержат физические упражнения, причем побольше заниматься надо.
– Вот и занимайся этими упражнениями тут, дома. Незабудки по сей день не высажены.
– Завтра высажу.
Мэрион пристально разглядывала его.
– Мне не нравится, как ты выглядишь, отец. Приготовлю тебе горячую ванну. А потом…
– Я сам могу себе ванну приготовить, – в голосе его появилась решительность.
С минуту она все смотрела на него, потом снисходительно улыбнулась.
– Ты сегодня и без того утомился. Хорошо, отдыхай, я ухожу. – Мэрион направилась к дверям. – Скоро суп тебе принесу.
Шла бы ты в задницу со своим супом. Терпеть он не может, когда с ним как с младенцем обращаются, а она и вовсе хочет лишить его всякой инициативы. Причем ничего тут он сделать не может, вот что всего противнее.
Гомес, дежуривший в этот день в морге, сидел, положив ноги на стол. У него как раз был перерыв, никакой срочной работы – можно посмаковать свою телятину с поджаренным хлебом. Когда вкатили носилки с телом Джелло, он и не обернулся. Санитар тут же исчез. Ну да, живые тут не задерживаются, как же. А мертвяки в их услугах не нуждаются, могут и обождать. У Гомеса в лавке вообще спешить не принято, и никто из его клиентов по этому поводу с жалобами не обращался, вообще ни с какими жалобами, прошу заметить.
– Доброе утро, Гомес, – приветствовал его Рихард, улыбаясь.
Гомес чуть удивился: нынче воскресенье, а что-то он не припомнит, чтобы по выходным к нему врачи заявлялись, но все равно от телятины его ничто не отвлечет.
– А, здравствуйте, доктор Вандерманн, – пробормотал он с набитым ртом.
– Приготовьте вот это тело, пожалуйст.
– Вы вскрытие делать собираетесь? – у Гомеса глаза на лоб полезли от удивления.
– Нет, просто мне нужны для исследования образцы тканей…
– Какие исследования воскресным-то утром, док? Что-то не слыхал я, чтобы лаборатории по выходным работали.
– Послушайте, Гомес, это же редкий случай, чтобы к нам попал с улицы свежий покойник и притом без родственников, так что никаких возражений и протестов не предвидится.
Гомес расхохотался.
– Так бы сразу и сказали, док. – Он прервал свою трапезу, рукавом вытер губы, с тоской взглянул на кусок вишневого торта, оставшийся на тарелке. – А как же его десерт?
– Вы бы поторопились, Гомес, – сказал Рихард, – надо сердце удалить за двадцать минут, не то от него никакого проку для исследования не будет.
– Будет сделано, док. – Особой радости от предстоящей работы Гомес не испытывал, выходной ведь как-никак, а по выходным на него лень нападает; но раз доктор распорядился, придется выполнять. Платят-то ему не за то, чтобы он прохлаждался, а платят недурно, совсем недурно.
Рихард вышел за тем фургончиком, куда были сложены инструменты. Из своей комнатки появилась сестра Кларита; он, широко улыбнувшись, поприветствовал ее и поспешил дальше, не то еще затеет она один из своих бесконечных разговоров. Минуту спустя Рихард вернулся, уже облаченный в хирургический халат и с холодильной камерой в руках. Гомес поджидал его у двери.
– Я же вас просил сразу начинать.
– Не могу. Сестра над телом молитву читает.
Через приоткрытую дверь было видно, как сестра Кларита совершает помазание и губы ее при этом шевелятся, произнося слова погребальной службы. Рихард нетерпеливо взглянул на часы. Осталось одиннадцать минут. Собравшись с духом, он толчком распахнул дверь.
– Послушайте, сестра, для этого у вас будет достаточно времени на похоронах.
– Что вы, доктор Вандерманн, что вы. Вы просто не в курсе дела, ведь святое помазание надо было совершить еще до того, как этот несчастный отдал Богу душу. А теперь надо помочь его душе, всеми силами помочь.
У Рихарда не находилось слов. Отвернувшись от монашки, он принялся разворачивать бинты, извлек инструменты.
– Хорошо, доктор, у меня сейчас утренний обход, так что делайте, что вам требуется.
– Удачи вам, сестра.
Подавив вздох облегчения, он вытащил часы. Девять минут, всего-то.
– Гомес, где вы?
Служитель принялся стаскивать с Джелло его лохмотья.
– Куда девать смокинг-то его прикажете?
– Возьмите себе на память, – усмехнулся Рихард.
– Очень вам благодарен, только как-нибудь обойдусь, – и тряпки полетели в мусорный бак.
– Лед стерильный, пожалуйста, – сказал Рихард, подходя к телу, – и побольше.
– Стерильный? Так за этим надо на склад сходить. Нам тут стерильный лед вообще-то без надобности.
Но Рихард ничего уже не слышал. Рука, обтянутая перчаткой, держала скальпель, кожа на впалой груди Джелло уже натянута – и вот на ней появился глубокий разрез.
Глава XXIII
– Такси! – кричала Эллен во весь голос. – Эй, такси!
Парочка, торопившаяся на пляж, окинула ее подозрительным взглядом, но Эллен ни на что не обращала внимания.
Она увидела, что из-за угла выезжает машина, и кинулась через улицу, едва увернувшись от проезжавшего микроавтобуса. «Куда лезешь, сука!» – заорал на нее водитель, но она его даже не услышала.
Бросилась на сиденье, еле переведя дух, прошептала: «В больницу "Сент-Джозеф"».
Что там стряслось с Джелло? Взял вдруг и свалился с ног? На прошлой неделе, когда она его последний раз видела, он, правда, покашливал, но ведь кашляет он всегда. Слава Богу, что у Рихарда, видимо, не записывал автоответчик, вот он и приехал сюда утром, не получив ее извещения. Вся ее надежда была на то, что Рихард не опоздал, успел что-то для Джелло сделать. Колесико рассказал такое, что у нее от ужаса кровь в жилах остановилась. Но ведь Рихард самый лучший врач в мире. Джелло хоть в этом повезло: если что-то возможно предпринять, Рихард все сделает. Все, что в человеческих силах.
При мысли об этом она немного успокоилась. Да уж, на Рихарда в этом смысле она может положиться.
Он швырнул перчатки в бак, сбросил халат, отправившийся в корзинку с бельем для прачечной, окровавленные инструменты сложил в ящичек для стерилизации. Все должно быть сделано по правилам, как бы он ни спешил.
Гомес зашивал тело.
– Спасибо. – О вежливости Рихард тоже никогда не забывал. – Денек нынче чудесный, правда ведь?
– Точно, док. – Гомес в мыслях был уже далеко, смакуя оставшийся на тарелке вишневый торт.
Не выпуская из рук холодильную камеру, Рихард спустился на лифте и через запасной выход прошел на стоянку. Его уход из больницы никто не заметил.
Прежде чем завести свой «мерседес», он достал из кармана переносной телефон: «Доктор Вандерманн. Можете начинать. Я еду».
Через пустую стоянку он добрался до ворот, миновал их и затормозил. Дальше пути не было. Улица от тротуара до тротуара заполнилась толпой евреев-хасидов в длиннющих черных плащах и котелках. Некоторые держали над головами плакатики: «В этой больнице убивают евреев». Так, понятно, демонстрация протеста из-за неудачной операции, сделанной Мойше.
Толпа ритмично топала, размахивала кулаками, вопила. Подход к отделению Неотложной помощи был расчищен полицией, но ему-то что с того.
– Сержант! – охваченный яростью, крикнул он в окошко. – Послушайте, сержант!
Полицейский, следивший за демонстрантами, искоса взглянул на него, но не стронулся с места.